есть. Очень скоро они будут здесь. И весьма вероятно, что мы все лишимся свободы.

– Не думаю, что до этого дойдет, – возразил я. – Президент сказал…

– У президента сердечный приступ. И он предал нас. Ладно, поглядим, что будет. – Он махнул рукой, давая понять, что на президенте можно ставить крест. – Я о том, что нам не стоит особо беспокоиться о себе, в отличие от некоторых других людей. В наибольшей опасности евреи. Надо бы им всем посоветовать уехать отсюда как можно быстрее.

– Значит, все это время ты жил с Йезеком и Ульвой? – спросил я, резко меняя тему. Я не хотел втягиваться в политику, предпочитая обсуждать нашу семейную жизнь.

– Да, с ними.

– Они были добры к тебе?

– Очень добры. Обращались со мной так, будто я был их единственным сыном.

Я кивнул. Мне было приятно это услышать, однако последняя фраза меня словно обожгла.

– Рассказать тебе, почему я это сделал? – спросил я.

– Почему ты сделал что?

– Почему я убил ту девушку?

– Я знаю эту историю, – сказал Радек. – И, по моему мнению, ты был прав, убив ее. Она лишила жизни мою мать, так что следовало изъять взамен ее жизнь. Я восхищаюсь тем, что ты сделал.

– Не надо восхищаться, – сказал я. – Она не заслуживала такого конца.

– Что ж, теперь уже ничего не изменишь.

– Ты такой… серьезный. – Я подался вперед и понизил голос: – Ты злишься на меня?

– Нисколько, – покачал он головой и попытался улыбнуться. – Мне уже это говорили. Что я серьезный то есть. Людей это смущает. Им кажется, что я недружелюбен, но они ошибаются. Я просто так разговариваю. А впечатление создается неверное.

– Ты совсем не похож на мальчика, каким был в детстве. Ты был веселым, бойким.

– Действительно, – признал он. – Но я уже не мальчик. И времена сейчас не веселые. Между тогда и сейчас минуло много лет, которые ты пропустил. Я более не тот, каким был.

Я кивнул и отвернулся, барабаня пальцами по столешнице. Я надеялся на нечто вроде катарсиса: я покаюсь перед сыном, мы признаемся друг другу в любви и заживем, как раньше, – но он лишь одобрил мое возвращение в его жизнь, мельком упомянув о моем длительном исчезновении из этой жизни.

Я посмотрел на его книги и решил найти тему, которая бы нас хоть как-нибудь сблизила.

– Твоя математика, – сказал я. – Что конкретно ты сейчас изучаешь?

– Реактивную тягу, – ответил он.

– Прости, что?

– Реактивную тягу, – повторил он.

– И что это, собственно, означает?

Радек вздохнул, словно не мог поверить, что я до такой степени невежествен, и принялся объяснять:

– Это процесс, при котором тело получает импульс движения, когда отбрасывает от себя некую массу, например, ракета, взлетающая в атмосферу. Я работаю над комбинированием топлива и окисляющего компонента различными способами. Пытаюсь понять, как заставить двигаться нечто более тяжелое, чем самолет, чтобы оно противостояло гравитационной силе.

– Зачем?

– Затем, чтобы однажды мы смогли послать человека в космос.

Я уставился на него. Не шутит ли он?

– Но это невозможно, – сказал я.

– Нет ничего невозможного. Сто лет назад никто не верил в авиацию, а сейчас это факт нашей жизни. И кажется вполне реальным, если через сто лет, отсчитывая от сегодняшнего дня, мы будем путешествовать по планетам, как теперь путешествуем по городам.

– Потрясающе, – сказал я. В детстве я не раз говорил, что хочу жить среди звезд, но у меня никогда и в мыслях не было, что такое и вправду возможно. – И как давно ты этим заинтересовался?

– Так давно, что даже не помню, когда именно.

– Кажется, ты задавал мне вопросы о звездах, когда был маленьким, – сказал я, пытаясь восстановить в памяти далеко упрятанное воспоминание. – А кроме работы? – спросил я. – В твоей жизни существует женщина?

– Существует девушка, с которой я занимаюсь сексом, – ответил он столь обыденно, что я едва не поперхнулся кофе.

– Ладно. Это не совсем то, о чем я спрашивал, но…

– Просто физиологическая потребность, не более, – пояснил он. – Я навещаю ее раз в неделю, мне этого достаточно. В другие дни мы не видимся.

– Ты даже не приглашаешь ее на ужин? Или выпить вместе?

– Мне это было бы неинтересно, – покачал он головой. – Ей тоже. Мы довольны тем, что у нас есть. Встречаемся, активно занимаемся сексом и потом говорим друг другу «до свидания». Вне этих встреч я слишком занят на работе. И я совершенно не намерен когда-либо жениться.

– Но, Радек, а как насчет детей?

– Да, я думал об этом. Вряд ли я мог бы стать хорошим отцом. Однако если у меня когда-либо появится ребенок, я сделаю все, что в моих силах. Пока же…

– Ты не стесняешься рассказывать о своей жизни, – подытожил я. – Поэтому позволь спросить, ты счастлив?

Радек откинулся на спинку стула и сдвинул брови. Я заподозрил, что прежде его никто не спрашивал об этом напрямик и он никого не спрашивал.

– Я счастлив, когда я работаю, – ответил он. – Единственное, что меня радует. Кстати, а ты счастлив?

– Не совсем, – сказал я. – Надеюсь найти свое счастье теперь, когда я вернулся в Прагу, но всю мою жизнь, стоило мне обрести безмятежность, как ее у меня отбирали.

– Тебе, похоже, не везло в любви, – заметил Радек. – Три жены, и все они умерли.

– Да, – сказал я, глядя в сторону.

Моя ли вина в том, что он такой безучастный? Но вроде бы он все же не зол на меня, просто разговаривает так, будто мы с ним два незнакомца, оказавшиеся в кафе за одним столиком. Каковыми, впрочем, мы и были.

– В любом случае, думаю, та часть моей жизни закончилась. Я не принес счастья женщинам, с которыми был близок. Хочу вернуться к моим художественным дерзаниям и надеюсь найти в этом удовольствие.

– Тогда я желаю тебе удачи, отец, – сказал Радек. – А где ты будешь жить?

– На самом деле это я и хотел с тобой обсудить. Йезек говорит, что я могу остановиться у них с Ульвой, пока не подыщу себе что-нибудь, но я подумал, что лучше бы найти квартиру. С двумя спальнями. И ты мог бы опять жить со мной. Если захочешь, конечно. А если ты доволен тем, что есть, я не обижусь.

Глядя в стол, Радек обдумывал мое предложение и наконец кивнул.

– Это вполне приемлемо, – сказал он. – Я доставлял беспокойство дяде и тете, наверное, слишком долго. Да, отец, я буду жить с тобой.

– Отлично, – сказал я, сдерживая смех.

В какого же странного парня он превратился. Тем не менее я был рад-радешенек, что он согласился перебраться ко мне, и чувствовал уверенность в том, что