Беседы Миколайчика с представителями комитета, состоявшиеся 7 и 8 августа, выявили все последствия неизбежного торга. В дискуссии доминировал председательствовавший Берут, чьи изысканные манеры и заявления опечалили и встревожили Миколайчика. Миколайчику предложили не возвращаться в Лондон, а как можно скорее ехать в Варшаву. Затем, когда будет сформировано новое правительство, четыре из восемнадцати постов кабинета люблинская группа отдаст независимым партиям. Пост премьер-министра достанется Миколайчику. Миколайчик решительно отверг это предложение, сказав Беруту, что его просят продать польский народ. Положение не стало легче, когда позже, 8 августа, Миколайчик и группа комитета снова обсудили свои разногласия в присутствии Молотова, принявшего на себя роль «старшего брата». Миколайчик упорно повторял, что сделанное ему предложение несправедливо и даже несколько позорно для польского народа. Не изменил он своей точки зрения и тогда, когда генерал Рола в частной беседе уговаривал его не возвращаться в Лондон, а вместо этого ехать в Варшаву, предупреждая, что если он не поедет в Варшаву, то, скорее всего, Комитет национального освобождения без него сформирует правительство, в котором будут преобладать коммунисты. Миколайчик, рассказывая об этом американскому и британскому послам, заметил, что он будет свиньей, если последует этому совету.

Поэтому Миколайчик, с еще более зловещей отрешенностью, чем когда-либо, 9 августа отправился на окончательную беседу со Сталиным. Когда Миколайчик упомянул о ситуации в Варшаве, Сталин ответил, что он предполагал взять город на три дня раньше, 6 августа, но ему помешало появление четырех бронетанковых и других немецких дивизий, брошенных на участок форсирования Вислы. Казалось, он до сих пор сомневался, идет ли в городе настоящая борьба, сказав, что, по сообщениям люблинской группы, никакой борьбы там нет. В ответ на просьбы Миколайчика сбросить помощь с самолетов Сталин сказал, что Красная армия уже пыталась сбросить с парашютами в Варшаву двух офицеров и оба были схвачены и убиты немцами. Позже Миколайчик писал, что это была неправда.

Но как бы то ни было, прежде чем разговор был завершен, Сталин пообещал помочь варшавянам и сделать для этого все возможное. Миколайчик быстро доложил в Лондон, что Сталин пообещал оказать помощь Варшаве, начав сразу же сбрасывать с самолетов боеприпасы. Нельзя сказать с уверенностью, оправдывало ли обещание Сталина столь решительный доклад.

Из слов Миколайчика у Гарримана и Кларка Керра сложилось впечатление, что эта прощальная беседа со Сталиным была шагом к примирению. Это впечатление подтвердилось в краткой телеграмме Сталина Рузвельту от 9 августа, в которой речь шла о беседах с Миколайчиком. Выразив убежденность, что польский премьер-министр имеет неудовлетворительную информацию о делах в Польше, он сказал, что, по его мнению, эти беседы могут стать первым шагом к согласию, поскольку обе польские группы выразили желание работать вместе, чтобы объединить все демократические силы Польши. 12 августа президент поблагодарил Сталина за это оптимистичное послание. Он выразил глубокую надежду, что переговоры приведут к решению, «…которое позволит создать законное временное и действительно представительное польское правительство». Это было все.

Но советские войска, находящиеся в непосредственной близости от Варшавы, по-прежнему не предпринимали никаких попыток войти в город и спасти поляков. Молотов говорил представителям посольств, что окружение, предпринятое советскими войсками, продлится некоторое время и что в данный момент немцы перешли к контратакам.

12 августа Черчилль снова спросил Сталина, не может ли он предоставить помощь отважным бойцам в Варшаве. Они не получили почти ничего из тех поставок, которые ценой огромного риска отправлялись по ночам из Италии. Рузвельт, неделю обдумывая просьбы лондонского правительства, наконец одобрил план, согласно которому американские тяжелые бомбардировщики с грузом боеприпасов на борту под прикрытием истребителей будут совершать на большой высоте дневные перелеты из Франции, попутно бомбардируя немецкие аэродромы. Для этой операции требовалось сотрудничество с русскими, поскольку бомбардировщикам придется пересекать советские линии фронта и приземляться для дозаправки на полтавских аэродромах, используемых американцами для челночных бомбардировок. Этот план по военным каналам был передан советскому правительству, а 14 августа Гарриман представил его письменную копию Молотову как «…документ, продиктованный политическими соображениями».

Первый ответ был дан в письме Вышинского, которое посол получил почти тотчас же. В нем говорилось, что советское правительство «не может согласиться» с проектом, потому что считает Варшавское восстание «…авантюрной затеей, которой советское правительство помогать не может».

В более позднем послании Сталина Миколайчику та же самая точка зрения выражена более решительно. «Более подробно изучив вопрос, я убедился, что варшавская акция, осуществляемая без ведома советского командования, является бездумной авантюрой, из-за которой жители города несут неоправданные потери. Кроме того, следует упомянуть, что польским лондонским правительством была начата клеветническая кампания, которая стремится создать иллюзию, что советское командование обманывает жителей Варшавы. Ввиду такого состояния дел советское командование не поддерживает варшавскую авантюру и не может принять на себя ответственности за нее».

Получив письмо Вышинского, Гарриман и Кларк Керр попросили о встрече с Молотовым. Поскольку его не было в Москве, их принял Вышинский. Они заявили, что, по их мнению, советское правительство совершает серьезную ошибку, которая будет иметь тяжелые последствия в Вашингтоне и в Лондоне. Ответы Вышинского показали, что советское правительство решило воспользоваться шансом, предоставленным варшавской трагедией, и покрыть позором лондонское правительство, дискредитировав его в глазах поляков, живущих в стране. Это заставило Гарримана включить в свой отчет от 15 августа невеселое размышление: «Если Вышинский верно выражает позицию советского правительства, его отказ вызван безжалостными политическими соображениями, а не сопротивлением немцев или оперативными трудностями».

На следующий день Вышинский, пригласив Гарримана и Кларка Керра, дал им письменный ответ, чтобы, как он объяснил, поставить точки над «и». Вот этот ответ: «Разумеется, советское правительство не может возражать против сбрасывания оружия в Варшаву английскими или американскими самолетами, так как это дело американцев и британцев. Но оно решительно возражает против использования для этих целей советских авиабаз, поскольку советское правительство не хочет иметь ни прямого, ни косвенного отношения к варшавской авантюре».

Гарриман и Кларк Керр всячески пытались показать Молотову, как их правительства огорчены и встревожены холодным отношением Советского Союза к варшавским повстанцам, сражающимся с немцами. Сначала Молотов невнятно объяснял, почему в течение этой недели, после того как Сталин пообещал Миколайчику постараться оказать помощь, позиция Советского Союза стала жестче. Но в конце концов признался: изменение произошло из-за заявлений западной прессы о том, что Красная армия и советское правительство умышленно бросили поляков в Варшаве на произвол судьбы. Молотов возлагал ответственность за эту пропаганду на польское правительство в Лондоне и не находил пути спасения его и варшавских повстанцев от их глупости.