Советская власть эту деятельность как-то терпела на первых порах и мирилась с её существованием, даже допустила участие “Ардиса” в московских книжных выставках-ярмарках на ВДНХ в 1977 и 1979 году – впрочем, изъяв на стенде книги по-русски. Запретили “Ардис” в Советском Союзе (и закрыли Профферам въезд в страну) только после издания альманаха “Метрополь”, выход которого был расценён советской цензурой как политическая диверсия.

Ardis Publishing создавался в эпоху до копирастии. Многие их издания в сегодняшней Америке были бы невозможны. Причём помешали бы им не авторы и/или наследники, а Советский Союз, присоединившийся в 1972 году к международной конвенции об охране авторских прав – не ради теоретических гонораров, а прежде всего именно для того, чтобы с помощью копирайтных рычагов помешать изданию на Западе запрещённых в СССР текстов, коллективным правообладателем которых за рубежом выступала советская власть в лице “Межкниги” и ВААПа. Создатели “Ардиса” первыми осознали эту угрозу, и тогда же, в 1970-х, добивались того, чтобы в Америке “авторские” права СССР на тексты замученных в ГУЛАГе русских писателей (Мандельштама, Бабеля, Пильняка, Клюева, Введенского) не признавались и не “охранялись”. “Копирайтные” претензии советская власть предъявляла и по Булгакову, и по Платонову, утверждая, что издание их запрещённых в СССР текстов “нарушает авторские права”. Но тогда Ardis отбился от этих наездов. А сегодня американский издатель едва ли рискнул бы разместить тексты даже в интернете, сознавая, что ответом на публикацию может стать копирастический иск.

На вечере памяти Карла Рея Проффера в 1985 году Бродский сказал, что создание “Ардиса” было самым важным событием в истории русской словесности со времён изобретения книгопечатания.

[19.09.2015. ЖЖ]

Скандальный текст Дмитрия Быкова о Довлатове вызвал страшное возмущение – в особенности среди людей, которые так и не удосужились его прочесть. И это, в сущности, нормально для наших времён, когда у каждого в запасе есть час-другой, чтобы высказать собственное мнение, но нет секунды на то, чтобы услышать чужое.[157]

В своей колонке про Довлатова Быков ставит в упрёк покойному писателю то, в чём Довлатов нисколько не виноват: посмертный культ, сложившийся в русскоговорящей ноосфере после его смерти. Я лично знаю немало людей, для которых Довлатов – важнейший и актуальнейший прозаик XX века, круче любого Бунина и Набокова. Меня это нисколько не раздражает, я не рвусь в арбитры в делах вкуса. Но Быкова, с его учительской привычкой расставлять писателям оценки и ранжировать их по уровню гениальности, понять нетрудно: он пытается строго блюсти границу между Литературой с большой буквы и развлекательной беллетристикой, оттого так нетерпим к попыткам провозгласить Довлатова главным русским писателем прошлого столетия. Другой вопрос, что если ты не мыслишь о писателях в быковских категориях “великий / талантливый / заурядный”, а просто получаешь от чтения их текстов своё читательское удовольствие, то тебе нет никакой причины втягиваться в этот спор вокруг табели о рангах.

Это ж не про одного Довлатова история: есть Михаил Веллер, например, о значимости которого для великой русской литературы пусть судят потомки, а “Легенды Невского проспекта” – очень важная для меня книга, которую я безо всякого сомнения могу рекомендовать всякому, кто её не читал. Или, скажем, Исаак Бабель, про которого я с полной уверенностью могу сказать, что Литература с большой буквы там близко не ночевала, просто он виртуозный стилист, так что читать и перечитывать его рассказы – сплошное наслаждение. Даже если он сам себе не может объяснить, кто в них герой, а кто – последний ублюдок, и его морализаторские потуги всякий раз выглядят попыткой провинциального комика сыграть шекспировскую страсть. Слёзы бабелевских комиссаров над трупами легендарных одесских бандитов – это совершенно картонная, трёхкопеечная симуляция человеческого чувства, so fucking what. Просто мы забываем эти беспомощные концовки с потугами на многозначительность, едва перевернув страницу, а искромётные диалоги помним и цитируем всю жизнь.

Если отвлечься от быковской претензии к довлатовскому культу и обратиться к содержательной части его разбора, то выяснится одна безумно смешная вещь. Быков в своей “антидовлатовской” колонке пишет об этом писателе всё ровно то же самое, что и самые горячие поклонники Довлатова в своих панегириках. То есть в содержательной части и Быков, и те, кто от него Довлатова защищают, и те, кто славословят Довлатова безо всякой оглядки на быковский разнос, совпадают в формулировках с точностью до запятой. И это очень забавно.

[21.08.2016. ЖЖ]

В летнем “Пионере” – колонка президента ГМИИ им. Пушкина Ирины Антоновой о том, что эпоха великого искусства, начавшаяся с Ренессанса, в нашем мире закончилась в 1910-е годы и на смену ей пришёл “действительно большой кризис художественной системы”, отправной точкой которого стал “Чёрный квадрат” Малевича. Пересказывать текст не стану, его стоит читать целиком, но кое-что в нём требует уточнения и reality check: “Пока есть – и он будет длиться долго – век репродукций, век непрямого контакта с художественным произведением. Мы даже музыку слушаем в наушниках, а это не то же самое, что слышать её живьем. Но репродукция ущербна, она не воспроизводит даже размера, что уж говорить о многом другом. Давид и его уменьшенный слепок – это не то же самое, но чувство «не то же самое» потеряно. Люди, посмотрев телевизионную передачу о какой-либо выставке, говорят: «Зачем нам туда идти, мы же всё видели». И это очень прискорбно. Потому что любая передача через передачу абсолютно не учит видеть. Она в лучшем случае позволяет запечатлеть сюжет и тему.

Постепенно люди отвыкнут от прямого общения с памятниками. К сожалению, несмотря на туризм и возможность что-то посмотреть, новые поколения всё больше будут пользоваться только копиями, не понимая, что есть огромная разница между копией и подлинным произведением. Она зависит от всего: от размеров, материала, манеры письма, от цвета, который не передаётся адекватно, по крайней мере сегодня”.

Убойная ирония этого пассажа состоит в том, что именно “Музей изящных искусств имени императора Александра III при Императорском Московском университете”, с 1937 года именуемый ГМИИ имени А.С. Пушкина, по сей день является самым ярким и наглядным памятником этому самому веку репродукций и копий. Этот музей, открывшийся ровно за три года до завершения картины Малевича “Чёрный квадрат”, создавался на основе Кабинета изящных искусств и древностей Московского университета как учебно-вспомогательное и публичное хранилище слепков и копий с классических произведений мирового искусства. Ровно в этом состояла его историческая миссия: приобщать к сокровищам художественной классики людей, которым, скорее всего, не доведётся в этой жизни увидеть оригиналы.