До города оставалось две мархалы, и в порту Расим велел дать ему самую быструю лошадь. Узнав премьер-министра, глава порта дал ему своего коня, сочтя это за честь. Однако Расим не оценил его любезность и сразу пустился вскачь.

По дороге в Расулабад он решил поехать прямо во дворец, чтобы избежать нежелательных контактов с простыми людьми. Расим не хотел, чтобы народ узнал о его скором возвращении, и выбрал путь по безлюдным переулкам.

— Верните эту лошадь главе порта! — рявкнул Расим на удивлённых слуг, подъехав к восточному блоку дворца.

Измотанный конь чуть ли не свалился с ног, однако Расиму не было и до этого дела.

Вступив во дворец по служебному входу, злость Расима словно возродилась с новой силой. Казалось, что он вот-вот воспламенится. Один его взгляд заставлял придворных слуг прятаться за угол или в арочных нишах для слуг. Те бедолаги, которые всё же попадали ему на глаза, горько потом сожалели о том, что вообще служат во дворце. Одной из них оказалось Мастона. Уронив красивый глиняный кувшин с горячим отваром каркаде и изюма, она бросилась прочь из дворца, рыдая во весь голос. Такого оскорбления бедняжка в жизни не слышала в свой адрес. Она всего на всего спросила у премьер-министра заварить ли ему чай? В ответ Расим озлобленно процедил ей:

— Можешь заварить чай своей пизде!

Войдя в свой рабочий кабинет, Расим правой рукой отшвырнул свой коврик из-под левой подмышки и громко хлопнул за собою дверь, но его ругань была громче.

— Как он посмел?! Да как он посмел?!! — он в злостном негодовании метался по кабинету и в ярости сжимал кулаки и разводил руками. — Этот выскочка? Наглый юнец!!! Как он посмел?! Да как ОН посмел?!! — первое «он» относилось к Азиму, второе — к султану.

Расим поднялся на возвышение, на котором стоял его низкий рабочий стол, и захотел присесть. Согнув колени, он вдруг замер, бросив презирающий взгляд на книги и бумаги, что лежали на этом резном столе.

— Все эти книги, все эти знания, — с тихим раздражением Расим подвёл руки под край стола и со всей силой перевернул его. Стол верх ногами упал вниз вместе с книгами, а бумаги разлетелись по кабинету. — Зачем они мне, — процедил он в гневе, — если я не додумался задать такой простой вопрос? Простой вопрос, — тонким истерическим голосом упрекнул он себя и гневно захохотал над самим собой. — Гнусный, мерзкий, гнилой юнец!!! — продолжил он орать. — Пришёл, спросил и получил, — последнее он произнёс в истерическом изумлении. — И испортил мне ВСЁ!!!!! Я ВНЕ СЕБЯ!!!

Расим разъярённо нарезал круги у неглубокого арочного алькова с нишами в стене, продолжая сквернословить и орать на самого себя, когда его уши уловили тихий, нерешительный стук. Дверь осторожно приоткрылась и за ней показался Акмал, главный писарь.

— Г… господин, ви… визири просят аудиенции, — сообщил он. Акмал не знал причину гнева Расима, но он весь дрожал от страха обрушить на себя всю его ярость.

— Аудиенции?!! — Расим разразился громом, который содрогнул все старые кости Акмала.

Писарь съёжился от испуга, как собака во время грозы. Его голова провалилась бы в грудную клетку в надежде спрятаться от палящих глаз Расима, будь она на то способна.

Вдруг Расим услышал некий третий голос. Он повернулся к стене, сделав глубокий вдох и выдох в попытке успокоиться. В руках от локтей до пальцев всё ещё покалывало от злости и свербело в затылке. Его пылающий взгляд запал на нишу в стене под самой аркой. Расим вслушался в голос, звучавший у него в голосе: «Самообладание — залог к всеобладанию». Это были слова его отца. Он говорил их ему в детстве, когда утешал его после насмешек задир.

Расим сделал ещё один глубокий вдох и выдох. Злость постепенно стихла, уступая место змеиному спокойствию. Стоя в шаге от ниши, он боялся завести внутрь руку, ибо там было спрятано то, что до сих пор приводило его в ужас и вызывало скорбь.

— Прости меня, отец, — сквозь горький ком в горле, неслышно для писаря, проговорил Расим. — Мне стоило вернуться за тобой, — грусть и сожаление сжимали его грудь. Расим тяжело опустил руку и понурился. Он бы отдал сейчас всё, чтобы услышать голос отца вслух, а не в своей голове. — Скоро, — неслышно прошептал он.

Помолчав в раздумье некоторое мгновение, он исподлобья посмотрел на взволнованного и негодовавшего писаря и негромко сказал ему:

— Аудиенция будет.

Страх писаря как рукой сняло. Толи от радости, что премьер-министр не сорвался на нём, то ли от возобновившейся надежды, что визири обсудят важные для народа вопросы, Акмал позволил себе сделать несколько шагов внутрь со сверкающим лицом.

— Они будут рады, мой господин, — за своей широкой улыбкой, Акмал имел в виду народ, а не визирей.

Расим повернулся и сделал пару шагов к писарю. При этом он не спустился с возвышения.

— Очень, — прошептал он с мягкой затейливой улыбкой.

С рукой у сердца писарь сделал поклон головой и поспешил на выход из кабинета Расима. Он желал скорее сообщить, что премьер-министр прибудет на аудиенцию.

Расим спустился с возвышения, смерил собственноручный бардак безмятежным взглядом и медленно последовал за писарем. Выйдя в коридор, он окликнул Акмала.

— Что им нужно?! — осведомился Расим, закрывая за собой дверь на ключ.

Писарь был вынужден остановиться и вернуться к премьер-министру.

— Визирей созвал шахзаде Мунир. Он ожидал вашего возвращения из Ангурана, — в голосе и во взгляде писаря был намёк на его громкое возвращение во дворец.

— С каких это пор он созывает визирей? — покосился Расим.

Акмал странно насупился. Ему были неясны тон и негодование Расима.

— Господин, — писарь осёкся и со вздохом опустил голову. — Во время вашего отсутствия скончался на-шахзаде Носир ибн Нодир, — печально проговорил Акмал.

— «Так вот почему и служанок были белые платки на голове, а у слуг чёрные на поясах», — стало ясно Расиму. В гневе он не обратил на это внимание.

Писарь не был из тех придворных слуг, которые были преданы Расиму и знали о его планах. Потому Расим изобразил скорбь на лице и положил руку на плечо писарю.

— Очень жаль, — с сочувствием проговорил Расим.

— «В одном я потерпел неудачу, в другом меня явно ждёт успех, который приведёт меня к той же цели», — мысленно широко улыбаясь, проговорил про себя Расим.

— И теперь шахзаде Мунир хочет…

— Не порть мне впечатление, — Расим поднял свой палец перед ртом писаря и не дал ему договорить. — Я хочу сам услышать, что он скажет.

Расим догадывался о том,