— Очень хорошо, — нетерпеливо перебил ее Марк, — если хочешь, я пошлю за ним.

— Я с тобой говорю вовсе не об этом. С Прометеем все в порядке. Юлия дала ему свободу. И с ее стороны это был совершенно бескорыстный поступок. У него есть труд, который он делает во славу Господа. Меня беспокоит Юлия. И ты. Не бросай ее.

Марк снова покраснел.

— Я и не бросил ее. Она теперь здесь, разве не так?

— Да, она здесь. Ты дал ей кров, еду, о ней заботятся слуги. Только ты не дал ей того, в чем она нуждается больше всего.

— Чего же? — насмешливо спросил он.

— Любви.

На его скулах заиграли желваки.

— Прости меня, что отвлекаю тебя от исполнения твоих обязанностей, госпожа Азарь. Можешь идти.

Хадасса медленно встала и взяла свою палку.

— Прошу тебя, мой господин. Ради нее и самого себя, прости ее за все, что она сделала в прошлом.

— Ты не знаешь, что она сделала, — сердито сказал Марк, желая, чтобы она как можно скорее ушла.

— Нет в мире ничего настолько ужасного, чего во имя любви и во имя Бога нельзя было бы простить.

— Именно из-за любви я и не могу ее простить.

Его полные страсти слова сильно озадачили Хадассу. Она знала твердо только одно.

— Пока ты не простишь ее, ты никогда не поймешь в полной мере, ради чего ты сам прощен. Пожалуйста, подумай об этом. Времени осталось немного.

После ухода Азари Марк долго об этом думал. Как ни хотелось ему выкинуть из головы ее слова, они настойчиво возвращались к нему. И отзывались в нем болью. Он прекрасно помнил радость и легкость, какие испытал на берегу Галилейского моря. Ему очень хотелось испытать эти чувства вновь, потому что где-то по пути домой он утратил то, что обрел. И вот теперь слова этой странной калеки с закрытым лицом напомнили ему обо всем. И это не доставило ему удовольствия.

Проведя пальцами по волосам, Марк встал и прошелся к балкону. Он не знал, может ли избавиться от власти прошлого. Не знал, способен ли он прощать, забывать зло. Он не был Иисусом. Он был обыкновенным человеком, и его одиночество казалось ему порой невыносимым… Бог так далек. Он чувствовал Его близость в Галилее. Здесь же он чувствовал одиночество.

Азарь была права. Он никогда не обретет мира и покоя, пока не исполнит то, что ему было сказано в Галилее. На берегу Галилейского моря он испытал удивительное чувство прощения. Это прощение он не мог таить в себе. Он должен передать его своей сестре, хочет он того или нет.

И в то же время ему не давало покоя желание наказать ее за все, что она сделала, заставить ее страдать так, как она сама заставляла страдать других.

«Я не могу…» Склонив голову, Марк помолился — впервые с тех пор, как вернулся в Ефес. Простыми и искренними словами, от сердца.

«Иисус, я не могу простить ее. Это можешь только Ты. Прошу Тебя… помоги мне».

Юлия лежала в постели, приложив примочку к глазам. Хадасса только что попросила повара приготовить ей мясной бульон. Юлия не ела уже три дня, с тех самых нор, как Марк приказал выпроводить ее из его покоев. Она непрестанно думала о Марке и о том, как он смотрел на нее. Приложив руку к примочке, она прижала ее к своей больной голове. Ей сейчас хотелось одного — умереть и положить конец боли и отчаянию, которые стали теперь постоянными спутниками ее жизни.

Она услышала, как в ее покои кто-то вошел и закрыл за собой дверь.

— Я не голодна, Азарь, — сказала она слабым голосом. — Пожалуйста, не заставляй меня есть. Просто посиди со мной и расскажи какую-нибудь историю.

— Я не госпожа Азарь.

Юлия застыла, услышав голос Марка. Она сняла с глаз примочку, боясь, что ей это только показалось.

— Марк, — только и произнесла она. Убедившись, что это действительно он, она приготовилась к неизбежной атаке с его стороны.

Он смотрел, как она тяжело садится и поправляет свою постель. Ее руки тряслись, когда она убирала волосы с лица. Она была худа и бледна, как смерть.

— Садись, пожалуйста, — сказала она, указав ему на то место, которое обычно занимала Азарь.

Он продолжал стоять.

Глядя на него, Юлия ничего не могла сказать. Его красивое лицо было подобно каменному изваянию. Судя по всему, Марк чувствовал себя великолепно, несмотря на недавнее нападение. Ей же с каждым днем становилось все хуже. Глядя в его темные глаза, ей хотелось плакать. Она понимала, как ужасно она выглядит со своими непричесанными волосами, со своим изможденным телом, с кожей настолько бледной, что она казалась прозрачной. Юлия снова чувствовала жар, который забирал у нее силы и заставлял по-старушечьи трястись.

Она опять посмотрела на него и грустно улыбнулась.

— Когда-то ты так гордился моей красотой.

Его губы скривились в усмешке.

Он продолжал молчать, и ее сердце забилось чаще.

— Может быть, ты передумал, Марк? Решил услать меня как можно дальше, чтобы забыть, что у тебя есть сестра?

— Нет. Ты останешься здесь, пока не умрешь.

Он говорил о ее смерти как о чем-то скором и неизбежном, и у нее невольно все похолодело внутри.

— Тебе не терпится дождаться этого дня? — Юлия отвела свой взгляд. — Мне тоже.

— Пытаешься меня разжалобить?

Она снова взглянула на него, страдая от его презрения.

— Я бы предпочла твою жалость, чем твою ненависть.

Марк вздохнул и прошелся по комнате. Он остановился возле спинки ее кровати.

— Я пришел, чтобы сказать тебе, что во мне нет ненависти к тебе.

— Трудно далось тебе это решение, понимаю. Я тебе признательна, как никогда.

Ее тон рассердил его.

— Ты что, ожидала большего?

У нее уже не было сил защищаться.

— Зачем ты пришел сюда, Марк? Чтобы посмотреть, что со мной стало?

— Нет.

— Боги прокляли меня, — сказала Юлия, борясь со слезами, которые, как она знала, Марк не может терпеть. — Ты и сам в этом можешь убедиться.

— Тех богов, о которых ты говоришь, не существует, Юлия. Если ты и проклята, то виной тому твои собственные дела.

Она отвернулась.

— Так вот зачем ты пришел. Чтобы напомнить мне о том, что я сделала. — Она слабо и грустно засмеялась. — Не нужно, Марк. Я и так каждый день смотрю на прожитую жизнь, и мне мучительно больно. И все мои мерзости предстают передо мной так ясно, будто кто-то нарисовал их здесь, на этих стенах. — Она прижала свою истонченную бледную руку к сердцу. — Я помню, Марк. Я все помню.

— А я так хотел бы все забыть.