35×100 метров. Князю на ум не приходило строить защиту для кого-либо, кроме себя, своей дружины и имущества. Дубовые срубы с жилыми клетями внутри образовывали с внешней стороны высокую стену. Стена с проходящей по ее верху крытой стрелковой галереей охватывала замок отдельно от города. Подъемный мост через ров вел в мостовую башню. Пробившийся через нее супостат попадал в узкий проезд между двумя стенами, поднимавшийся к главным воротам с двумя башнями.

Неприятель, избежавший убиения со стен на этом пути, упирался в расположенный под башнями длинный туннель с тремя заслонами. Проломав оные, обваренный кипятком и оглушенный каменьем незваный гость оказывался во дворике внешней стражи, огороженном тыном (стенкой из врытых в землю заостренных сверху кольев). Во дворике располагались каморки с очагами для обогрева часовых, погреб и ход на стены. Увы, отдохнуть здесь штурмующему не пришлось бы. Главная четырехъярусная башня-вежа, подобная западному донжону, высилась над всеми замковыми постройками, не связанная со стенами, но позволяющая простреливать все крепостное пространство. Только через вежу с ее мощными вратами можно было пробиться к хозяйственным клетям со всевозможной «готовизной» – мясом, рыбой, вином, пивом и медом, к овощехранилищам и сеновалам, к глубоким подвалам с запасами зерна и воды. Благодаря этим запасам 200–250 человек жителей замка могли просидеть в осаде более года. Без ведома хранителя вежи нельзя было попасть ни к парадному двору с шатром для почетной стражи, за которым высился княжеский дворец с тремя высокими теремами, ни к небольшой церкви под свинцовой кровлей.

Терем и сени – два понятия, постоянно употребляемые в древнерусской литературе и фольклоре, – порядком запутаны для читателя. Тем и другим словом часто называли дворец, причем герои во дворце могли оказаться как «в сенях», так и «на сенях». На самом деле все просто. Любое солидное древнерусское здание, за редкими исключениями, было деревянным (как дворец в Любече). Оно состояло как минимум из двух клетей – срубов высотой в один-два этажа. Два сруба соединял прочный, укрепленный в середине на столбах навес, который давал тень и потому назывался сенями (тенями). Над ними могла быть двускатная крыша. Тогда сени просто защищали от солнца, дождя и снега. Но чаще по дощатому покрытию сеней можно было ходить из одной клети в другую. Такие открытые с двух сторон и покрытые крышей сени назывались переходом. Переход связывал вторые, жилые этажи клетей. Нижний их этаж не имел окон, кроме крошечных волоковых (щель между бревнами с заслонкой); в более поздних источниках он назывался подклетом. Под его полом мог быть еще погреб-подпол, куда в былинах князь нередко сажал богатыря Илью Муромца. Второй, жилой этаж, на который надо было подняться вверх по внутренней или внешней лестнице, назывался горницей. Вместо крыши над сенями и клетями могла быть возведена третьим этажом светлица: более легкое, чем клети, сооружение из столбов и досок с большими (в несколько десятков сантиметров) окнами, где жены и девы проводили время за рукоделием, требующим света. Островерхую крышу крыли тогда поверх светлицы.

Представив себе сооружение из двух клетей с переходом между ними и светлицей сверху, вы легко поймете конструкцию любого богатого дома, боярских палат и княжеского дворца, просто умножая количество клетей и переходов, разбросанных по всей площади огороженного высоким забором двора. Сени могли отходить от всех четырех стен каждой клети и легко превращались в крытые галереи. Переходы на сенях закрывались для защиты от непогоды досками и становились неотапливаемыми внутренними помещениями, в которых князь с дружинниками любил пировать. Именно на таких сенях совещался князь Изяслав с дружиной, глядя вниз из оконца на бушующую толпу киевлян. На сени вели прямые или коленчатые, имевшие промежуточные площадки внешние лестницы, обычно имевшие крышу. Крытые и торчащие по сторонам, как крылья, они назывались крыльцами.

Все вместе помещения для людей, кроме тщательно запертых кладовых, погребов и крылец, о которых источники говорят отдельно, именовались теремом, то есть жильем. Разумеется, жильем богатым. Две клети с простыми сенями или огромный северный бревенчатый дом-пятистенок предки назвали бы просто избой. Палатой именовали одно большое помещение богатого дома или дворца. Поэтому древнерусские авторы могли назвать дворец княжескими или боярскими палатами, во множественном числе.

В нижнем этаже дворца в Любече стояли печи, хранились запасы для дворцового обихода, жила челядь. Парадным был второй этаж, опоясанный широкой крытой галереей с дощатыми стенами – сенями для летних пиров. Зимой в теплой княжеской палате, украшенной майоликовыми щитами, оленьими и турьими рогами, можно было принимать почти 100 человек. Наверху, в теремах, хозяйничали женщины. Как и везде на Руси, они собирались на посиделки с прялками, только помечая пряслица своими именами, как грамотные горожанки, а не значками, подобно большинству крестьянских жен, и прядя не лен, а тонкую шерсть да драгоценные золотые и серебряные нити на вышивку (лишь такая вышивка со времен Древней Руси и сохранилась в захоронениях).

Замок был полон тайн. В каждом здании прятались свои запасы пищи и воды, которой накапливались сотни тонн. Из дворца, одной из медуш и от церкви на разные стороны замковой горы вели глубокие подземные ходы. Но из мрачных подземелий центральной вежи, владыка которой управлял всем движением людей в замке, тайного выхода не было. Этот человек не мог отступить и спрятаться. Он успел только зарыть под башней груду великолепных золотых и серебряных украшений, доставшихся археологам.

Кто же был хранителем высокой вежи замка Мономаха? И как случилось, что столь основательно подготовленное к обороне сооружение было без больших трудов взято смоленским князем и разграблено в 1147 году? Ни пожаров при штурме, ни проломов, ни утыканных стрелами стен и рассыпанных костей: чистенькое пепелище с одной лишь зловещей деталью – драгоценным кладом, за которым так и не смог вернуться хранитель вежи…

С высокой башни замка далеко озирал окрестности Любеча особо доверенный княжий холоп – огнищанин. Он – глава княжой вотчины, выше любого боярина, не только местного, но и дружинного. Ему подчинялись княжий подъездной – сборщик податей, и приказчики-тиуны. Разве что старший конюший мог сравниться с огнищанином, хотя жизнь всех этих важнейших для хозяйства рабов князь оценивал одинаково. 80 гривен (четыре килограмма серебра) – сумма годовой дани с крупной волости – такой штраф налагался на убившего княжьего слугу из праведной мести за причиненную обиду. Если убийца был неизвестен, штраф налагался на округу, где было найдено тело: эта круговая порука называлась дикой вирой. Когда же огнищанина или подъездного убивали без оправдательных в глазах закона обстоятельств – преступника уничтожали «во пса место».

Не стоит удивляться, что жизнь холопа в «Русской правде» сыновей Ярослава Мудрого оценивалась ровно вдвое выше, чем свободного мужа (например, дружинника или купца),