Письма императрицы Александры Федоровны в Крым не сохранились, но до современников дошли ее яркие письма подруге Анне Вырубовой, которые свидетельствуют о том, как глубоко переживала царская чета военные поражения России, в том числе и Брестский мир. Несмотря на свое немецкое происхождение, Александра Федоровна резко критиковала немцев за их политику в отношении России. «Боже, как родина страдает. Знаешь, я гораздо сильнее и нежнее тебя ее люблю. Бедная родина, измучили внутри, а немцы искалечили снаружи, отдали громадный кусок, как во времена Алексея Михайловича, и без боя во время революции. Если они будут делать порядок в нашей стране, что может быть обиднее и унизительнее, чем быть обязанным врагу — Боже, спаси…» 3 марта 1918 года: «Такой кошмар, что немцы должны спасти всех и порядок наводить. Что может быть хуже и более унизительно, чем это? Принимаем порядок из одной руки, пока другой они все отнимают. Боже, спаси и помоги России! Один позор и ужас. Богу угодно эти оскорбления России перенести; но вот это меня убивает, что именно немцы не в боях (что понятно), а во время революции, спокойно продвинулись вперед и взяли Батум и т. д. Совершенно нашу горячо любимую родину общипали… Не могу мириться, т. е. не могу без страшной боли в сердце это вспоминать. Только бы не больше унижения от них, только бы они скорее ушли… Но Бог не оставит так. Он еще умудрит и спасет, помимо людей…»

В Крыму между тем обстановка обострялась. В феврале 1918 года Народным комиссариатом республики было принято постановление об упразднении канцелярии Марии Федоровны. В эти дни Задорожный от имени Севастопольского совета объявил Романовым, что они, как и лица их свиты, должны поселиться в имении Дюльбер, ранее принадлежавшем великому князю Петру Николаевичу. По словам Задорожного, эта акция была продиктована прежде всего заботой о безопасности членов бывшей императорской семьи.

В распоряжении Задорожного, по свидетельству княгини Л. Л. Васильчиковой, находилось сперва 60, а затем еще 20 человек и достаточно оружия, чтобы защитить дом с моря и суши. «Каждый раз, как кто-нибудь из жителей Дюльбера выходил за его пределы, он должен был спрашивать разрешение у Задорожного. Скоро и эти редкие выходы стали запрещены, и когда трехлетняя Ирина Юсупова навещала свою бабушку, великую княгиню Ксению Александровну, то англичанка оставалась за воротами, а ребенка вводил и выводил за ручку Задорожный».

Вскоре Мария Федоровна, великая княгиня Ольга Александровна с мужем и маленьким Тихоном переехали в Харакс — имение великого князя Георгия Михайловича. Великий князь Александр Михайлович со своей семьей остался в Ай-Тодоре, а великий князь Николай Николаевич со своими родными поселился во дворце «Кичкине», принадлежавшем ранее великому князю Дмитрию Константиновичу.

В те дни Ольга Александровна писала из Крыма своей племяннице Марии, одной из дочерей Николая, в Тобольск: «У нас тут что день — то новость… Ай-Тодор уже не собственность дяди Сандро. Конечно, много очень разговоров и событий, которые ежедневно меняются — по этому поводу. По всему побережью то же самое. Пока дома еще не отняты, т. е. можно в них жить».

Узников Дюльбера, по воспоминаниям Ф. Юсупова, кормили явно недостаточно. Чаще всего это была гречневая каша и суп. Несколько дней они ели осла, в другой раз — козла. Как сообщал лейб-казак Тимофей Ящик, хлебный рацион всех членов императорской семьи составлял полтора килограмма.

В письме от 23 февраля 1918 года Ольга Александровна сообщала Марии в Тобольск: «Опять с трудом получаем свои деньги из банка. Дают не более трехсот в месяц — этого при ужасной здешней дороговизне не хватает. И так на этой неделе пришлось продать две пары сапог Ник. Ал. (Николай Александрович Куликовский. — Ю. К.). Смешно? Не правда ли? К счастью, добрая милая Наталья Ивановна Орж. (Н. И. Оржевская. — Ю. К.) прислала нам своего масла и окорока (нам и Бабушке), и мы блаженствуем. Посылка после 2-х месяцев приехала благополучно». И далее: «…Послезавтра наш Тишка делается „полугодиком“ уже. Быстро время идет. По новому календарю ему уже давно больше… Посылаю 4 карточки — они не новые и все с ноября месяца. Теперь ничего нельзя достать, чтобы снимать, посылаю, ибо ты пишешь, что любишь получать карточки. Бабушка и мы все очень сердечно вас всех целуем и обнимаем. Храни Вас Господь. Любящая тебя, душка Мария, твоя старая и любимая тетя Ольга».

Денег явно не хватало, и в марте 1918 года в адрес Совета народных комиссаров за подписью Шервашидзе и Долгорукого было направлено письмо следующего содержания: «С 25 марта прошедшего года Вдовствующая Императрица Мария Федоровна проживает в имении Ай-Тодор вместе с дочерью своей Ксенией Александровной. Все эти 11 месяцев Вдовствующая Императрица проживала на свои средства, имевшиеся в наличных деньгах. Сравнительно незначительные ныне средства эти подходят к концу. Ввиду вызванной необходимости мы, состоящие при Вдовствующей Императрице, считаем нашим долгом довести об этом до сведения Совета Народных Комиссаров. На тот конец, не признает [ли] Совет целесообразным обеспечить дальнейшее ее существование. Благоволите не отказать ответом по содержанию. Шервашидзе, Долгорукий». Ответа не последовало.

13 марта в Крым прибыл представитель датского Красного Креста врач Карл Кребс. Визит был согласован с датским посланником в Петрограде Харальдом Скавениусом. Кребс привез для вдовствующей императрицы и членов императорской семьи продовольствие и 50 тысяч рублей. Мария Федоровна была очень тронута вниманием родной Дании.

Кребс, который хорошо говорил по-русски, получил разрешение на посещение вдовствующей императрицы на определенных условиях. Беседа должна была вестись на русском языке в присутствии Задорожного. Однако разговор шел по-датски. Мария Федоровна жаловалась, что большевики забрали ее дневники и были очень грубы во время обысков. Задорожный, с которым в этот момент разговаривали Александр Михайлович и Ксения Александровна, делал вид, что не замечает происходящего.

Кребс забрал письма Марии Федоровны к родственникам в Данию и по прибытии в Копенгаген написал в МИД подробный отчет о встрече с вдовствующей императрицей, описав те условия, в которых проживала в Крыму императорская семья.

Таким образом, с конца 1917-го вплоть до марта 1918 года царская семья и члены императорской фамилии, находившиеся в Крыму и в других местах России, были заложниками большевиков в политической игре как внутри страны, так и за ее пределами. Именно этим можно объяснить, что Петроградский совет, первый начавший наступление на всех Романовых, не отдавал в это время приказа Севастопольскому совету в отношении судьбы всех находившихся в Крыму, в том числе Марии Федоровны. Любопытен подготовленный в это время большевиками так называемый «Декрет о царской фамилии», в котором говорилось: «Из Смольного передали, что Совет Народных Комиссаров составляет декрет о разрешении всем членам царской фамилии, в т. ч. и Николаю II с его семьей, выехать за границу». В декрете было указано, что разрешение на выезд дается ввиду возбужденного со стороны Романовых ходатайства по этому поводу. Некоторые члены императорской фамилии действительно обращались с просьбами о выезде к Керенскому, но Временное правительство тогда отклонило это ходатайство. После разгона Учредительного собрания отношение большевиков к вопросу о Романовых и так называемому «Декрету о царской фамилии», естественно, изменилось. В течение ноября 1917-го — марта 1918 года вплоть до заключения Брестского мира большевистские лидеры воздерживались от окончательного решения судеб всех представителей царской семьи и в первую очередь Николая II, выжидая, в определенной степени, и реакции по этому вопросу со стороны кайзера Вильгельма, дяди бывшего русского царя.