— Перебьешься.

— Тогда я ничего не скажу.

— Скажешь.

— Нет, тогда я буду молчать. Даже если у меня ни одного пальца не останется.

«Нет» прозвучало категорично и убедительно. А возиться с пленником не хотелось.

— Ладно, когда скажешь, отстегну.

И Тритон показал ключ. Ключ был у него в кармане. Только у него. Никому другому он его не доверял. Дверь захлопнулась.

— Теперь говори.

— Я представитель подпольной организации «Белый Орел».

Это походило на правду, Сорокин говорил о том же.

— Мы вычищаем воров, коррупционеров. И чиновников, которые запятнали себя.

И это звучало довольно убедительно. Тритон сам вычищал. Может, даже и по наводке «Орла».

— Чего тебе надо было от нас?

— Не от вас, от твоего Хозяина, — перешел на «ты» Ревизор. Потому что «ты» доходчивей.

— Чем он тебя не устроил?

— Тем, что готовил переворот. И готовил показательный процесс над заговорщиками.

— Над кем?

— Над вами, идиотами. Над всеми вами!

— Ты чего плетешь? Чего дуру гонишь?..

— Погоди. Ты ведь знаешь о заговоре?

— Ну, допустим.

— Так вот, никакого заговора нет.

— То есть как нет?

— Так и нет! Он придумал заговор, чтобы перебраться в Москву. По хребтам заговорщиков, как по лестнице. Заговора нет, но, если он его раскроет, ему слава и почет. Он докажет верность Центру. И пойдет на повышение в Центр. А вы пойдете по этапу в Магадан.

— Ты, гад, на пушку берешь!

— Нет, не на пушку. Иди ближе, чтобы никто не услышал, иди, я скажу, откуда все это узнал.

Словно загипнотизированный, Тритон шагнул к пленнику. Почти вплотную.

— Говори!

— Это гэбэшники придумали, твой Хозяин тоже гэбэшник, он у них…

Тритон придвинулся к распятому телу, почти касаясь его.

— Да ты что, что такое…

Ревизор мгновенно развел, бросил вверх ноги, уронил их на плечи телохранителя, резко, ударив по ушам, свел колени. Он придумал этот прием еще тогда, в первый день, когда отрабатывал удары по воображаемому противнику. Но он никак не мог придумать, что делать дальше, ведь ударить противника, пристегнутыми к стене руками невозможно. Можно — головой, но это будет гораздо менее результативно, чем ногой, удар, взаимно травмирующий удар, бессмысленный удар. Вчера он отказался от него. Сегодня вспомнил, потому что вдруг понял, что нужно делать дальше. Понял, когда увидел бутылку пива. Ревизор намертво зажал ногами чужую голову. Сейчас он начнет сопротивляться, потянется за пистолетом, если тот есть, будет бить и пинать в открытый корпус. Или не будет. Если не успеет…

Ревизор, быстро наклонившись, схватил противника зубами за нос. Он знал, что люди, которые легко убивают, трусы. Почти всегда трусы. И почти всегда панически боятся боли. Возможно, и этот. Хотя кто его знает…

Он с силой сжал зубы, почувствовал, как поддается мягкая плоть, как рот заполняет соленая кровь, услышал вскрик.

Но это был не опасный крик, потому что глухой, направленный в стену. Вряд ли его кто-нибудь услышит, а если услышит, то подумает, что это кричит истязаемый пленник.

— Не дергайся! — прошипел сквозь сжатые зубы Ревизор и сдавил челюсти сильнее.

Телохранитель замер. Близко с глазами Ревизора были его глаза, удивленные, испуганные, растерянные. Он не отличался от прочих садистов, он боялся боли и боялся смерти. Особенно неожиданной боли и неожиданной смерти.

Но через мгновение-другое он должен был очухаться, должен был начать сопротивляться. Нельзя ему давать очухаться. Надо дожимать…

— Ключ! Давай ключ! — прохрипел Ревизор. И сильно ударил Начальника службы безопасности коленом в пах.

Тот прикрыл разбитое место руками и попытался присесть от боли, но не смог, прикушенный нос не давал, тянул его вверх.

— Ключ!

Новый удар, теперь носком ботинка в голень. Очень болезненный удар. И еще один, каблуком по пальцам ног. Следующие один за другим удары, боль, раздирающая лицо, боль в паху, в ногах должны были сломить волю противника, запугать его, заставить выполнять приказы.

— Ключ!!

И ожидание нового удара, новой боли.

— Ключ из кармана!

Телохранитель вытащил ключ.

— Открой наручники.

Удар в колено.

— Открой. Или ноги сломаю!

Ревизор, не выпуская из зубов нос, подался головой вправо, чтобы легче было дотянуться до замка. Чтобы легче было дотянуться телохранителю. Он дотянулся…

Освобожденной правой рукой Ревизор ударил врага в висок. И не почувствовал удара, почувствовал уколы тысяч иголок в распухшей, как надутая резиновая перчатка, затекшей кисти.

Быстро открыл второй замок. Обшарил упавшее тело. Пистолета не было. Были какие-то пропуска, ключи, мобильный телефон. И еще одежда, которая должна была быть впору, что и решило исход выбора.

Одежда и бутылка.

— Я все сказал! Не надо! — громко закричал Ревизор, стаскивая пиджак. — Не бейте!.. — Потянул брюки.

Одежда не была размер в размер, была чуть велика. Найденным в кармане носовым платком перевязал палец. Напялил на все еще бесчувственного телохранителя свой грязный, окровавленный костюм, приподнял, защелкнул на запястьях браслеты. Осмотрел повисшее тело.

Вроде ничего, похоже. В глаза бросается одежда, а лицо можно увидеть, только если голову с груди поднять. А они ее поднимать не будут. Зачем ее поднимать, если шеф того фраера вырубил? Так что тут порядок. А вот с другим лицом, с лицом телохранителя… С ним придется повозиться.

— А-а! Я скажу, скажу!

Несколько раз, не без удовольствия пнул обвисшее тело ногой. Чтобы были слышны удары, чтобы было понятно, что здесь не уснули, что здесь работают.

Оказывается, хорошо, что это не камера, что это каменный, без окон и мебели, «мешок». Но зато и без глазка в двери! А вначале он не приглянулся…

Ревизор прошел в угол за дверью и, заглушив криком: «Мне больно-о!» звон стекла, разбил бутылку о стену. Встав на колени, тщательно осмотрел осколки, выбрал два. Один — донышко бутылки, поставил перед собой в угол, второй, зажав большим и указательным пальцами, приблизил к лицу. Донышко было зеркалом, треугольный, с более-менее ровным сколом осколок — бритвой.

Это не самое легкое дело — бриться бутылочным стеклом. Это невозможное дело, если не знать, как это делается. Ревизор — знал. Ревизор учился бриться всем, чем ни попадя — ножами, топорами, косами, оконным, витринным и бутылочным боем. Он освоил это искусство. Он мог брить топорами воздушные шарики. И брил воздушные шарики. Но тогда, давно. И с тех пор, может быть, еще только раз или два. И вот еще теперь…