— И ты действительно всех бы нас перебил?

— Oui.

— Моя месть была бы страшной.

— Non, Белль. По законам Совета ты не можешь наказатьдругого Sardre de Sang, как могла бы наказать вампира своей линии. Твояненависть была бы страшной, но твоей мести пришлось бы подождать.

— Нет, если глава Совета согласится на мое отмщение.

— Я касалась ее, Белль, ее не волнует твое отмщение. Еене волнуешь ни ты, ни я, ни вообще кто бы то ни было.

— Мать спит очень давно, Анита. Когда сон кончится, онаможет выйти из Совета, чтобы уйти от дел.

Я рассмеялась, и не радостно.

— Уйти от дел! Вампиры на покой не уходят. Они умирают,но никогда не уходят от дел.

Не то чтобы что-то отразилось у нее на лице — скорее внеподвижности плеч, в движении руки. Не знаю, что дало мне возможность этоувидеть — сила Ашера или еще что-нибудь. Но я увидела, и мне пришла в головучудесная, пугающая догадка.

— Ты хочешь ее убить. Ты планируешь убить ИзначальнуюТьму и самой стать главой Совета.

С совершенно непроницаемым лицом она ответила:

— Не говори абсурда. Никто не нападает на МилосерднуюМать.

— Ага, я знаю, и для того есть очень веская причина.Она тебя убьет на фиг, Белль. Подомнет, как каток, и раздавит, ничего неоставив от тебя.

Она попыталась, но не смогла скрыть надменности. Наверное,если ты живешь дольше, чем Христос мертв, то нельзя не нажить себе надменности.

— Если ты объявишь кому-либо войну, Белль, то,поскольку я Sardre de Sang в своих правах, ни я, ни мои люди не придут на твойзов. Здесь ты не получишь помощи, — заявил Жан-Клод.

— Помощи от вас, мои ma petite catamites? Я найдудругих мужчин для выполнения ваших функций. — Она развернулась, зашелестевюбками Мюзетт. — Идемте, мои крошки, отряхнем от ног своих прах этойпровинциальной дыры.

— Одну секунду, госпожа моя. — Это был голосВалентины. Она присела в очень низком реверансе, шелестя накрахмаленным платьем. —Бартоломе и я уронили свою честь из-за поступка Мюзетт.

— И что же, крошка?

Валентина осталась склоненной в реверансе, будто могладержать эту позу вечно.

— Мы просим твоего соизволения остаться и загладитьнашу вину перед оборотнями.

— Non, — ответила Белль.

Валентина подняла глаза на нее:

— Они подверглись насилию, как я когда-то, и яразбередила их раны. Я молю о разрешении остаться и залечить их.

— Бартоломе! — позвала Белль.

Бартоломе вышел вперед и упал на колено, склонив голову.

— Да, госпожа.

— Таково твое желание?

— Non, госпожа, но честь требует от меня загладить своювину. — Он поднял глаза, и что-то мелькнуло на его лице от того мальчишки,которым он был когда-то. — Они выросли взрослыми, но шрамы, оставшиеся удетей, глубоки. Мы с Валентиной сделали их глубже. Об этом сожалею я, а ты,госпожа, более других знаешь, что сожалею я не о многом.

Я ожидала, что Белль скажет: нет, собирайтесь и уходим. Ноона сказала другое:

— Оставайтесь, пока честь не получит удовлетворения, потомвозвращайтесь ко мне. — Она перевела глаза на Жан-Клода: — Если тыпозволишь им остаться?

Он кивнул:

— Пока честь не будет удовлетворена — oui.

Я не была с этим согласна, но что-то в лице Белль, что-то влице Жан-Клода, что-то в напряжении тела Ашера подсказало мне: здесь происходитнечто, чего я, вероятно, не понимаю.

— Если волки будут так любезны, то они проводят нашихгостей в их комнаты собрать вещи, а оттуда — в аэропорт.

Ричард вроде бы очнулся, будто он тоже был под какими-точарами. Хотя я так не думаю. Он смотрел на меня на коленях у Ашера, на Мику,прислонившегося к стене рядом с нами. Натэниел подполз к нам сзади, и я, поднявруку, позволила ему положить голову ко мне на колени.

— Мы их проводим, — ответил Ричард, но без всякойинтонации. Потом он открыл рот, будто хотел сказать еще что-то, но повернулся,и волки двинулись за ним. Они собрали всех людей Белль и повели их обратно кгостевым комнатам.

Белль только раз оглянулась на Валентину и Бартоломе,оставшихся позади в белых с золотым одеждах. Этот взгляд говорил о многом. Явряд ли когда-нибудь точно узнаю, но думаю, что Белль ощущала вину не толькоперед Валентиной, но и перед Бартоломе. Насчет Валентины я понимаю, потому чтовампир линии Белль совершил непроизносимую мерзость. Но обращение Бартоломе ввампира в детском возрасте было сделано из деловых соображений, а я не думаю,что деловые соображения хоть сколько-нибудь терзали совесть Белль. И все же онаобрекла его на вечность в детском теле, но с аппетитами взрослого мужчины.Белль разрешила им остаться, хотя предлог был слабый. Разрешила остаться,потому что вина — удивительно мощный побудительный мотив, даже среди мертвых.

Я проснулась в темноте, окруженная успокоительной тяжестьюспящих вокруг меня тел. По густоте тьмы и слабому свету из соседней ванной японяла, что лежу в кровати Жан-Клода. Я помнила, как Жан-Клод отдал нам своюкровать, потому что уже почти наступил рассвет, а вряд ли кто-либо из нас хотелповторения вчерашнего утра. Странно, но то, что случилось с Ашером, будтонасытило мой ardeur. Или я просто слишком устала. Еще недавно я бы вообразила,что приобретаю над ним власть, но я уже перестала строить догадки насчет того,на что способен ardeur. Слишком часто я не угадывала.

Света было мало, чтобы разглядеть явственно, но щекотаниекудрей возле моей щеки сказало, что мне в шею уткнулся лицом Мика. Его рукатяжело и тепло лежала поперек моего живота, нога переплелась с моими. На бедраху меня лежала другая рука, и еще одно лицо утыкалось в бок, еще одно тело свернулосьв тугой шар рядом со мной. Даже не протягивая руку его ощупать, я знала, чтоэто Натэниел.

Серебряная полоска света из ванной освещала бледную худуюруку, небрежно брошенную поперек вытянутой ноги Мики. Ничего, кроме руки,из-под одеял не было видно. Руку я знала и понимала, что под этими стащенными вкучу одеялами находится Зейн и все остальные части тела Черри. Я не возражалапротив спанья большой теплой кучей, но решительно возражала против спанья водной постели с такими свиньями, которые все одеяла натягивают на себя. Черрисама по себе еще ничего, но когда она с Зейном, то приходится отвоевыватькаждый дюйм одеяла, отчего не отдохнешь, или плюнуть и спать так. Особеннотяжело, как выяснилось, удержать во сне шелковые простыни Жан-Клода.

Я не знаю точно, что меня разбудило, но знала, что улеопардов-оборотней слух лучше и обоняние тоже. Если они не насторожились, то,наверное, я что-то во сне увидела.