Она прошептала: «Да, да, дорогой, ведь я тебя знаю. Скажи мне, дорогой, где я тебя видела? Что ты скажешь о моих бедах? Берут птичку и отрывают у нее головку…»

В комнату вошел Лейбче Боденхойз. Гинендл посмотрела на него и сказала: «Ты уже здесь, Арон? Сядь, сын мой, сядь. Что нового, Арон? Что говорят врачи? Ведь она будет жить?»

Лейбче ответил: «Успокойся, тетя, успокойся. Пришла телеграмма от Арона».

«И ты здесь, Лейбче? — сказала Гинендл. — Хорошо, что ты пришел. Кажется, ты что-то сказал? Что ты сказал, Лейбче? Не бойся меня. Что за телеграмму ты упомянул? — Она опять посмотрела на меня: — И ты тоже здесь? Сядь, мой дорогой, сядь. Может быть, ты спросишь у Лейбче, что в этой телеграмме? Почему Арон не приезжает?»

Лейбче вытащил телеграмму и прочел: «Я заболел».

Старуха спросила: «Кто заболел? Лейбче?»

«Успокойся, тетя, — сказал Лейбче — Я здоров».

«А почему же ты сказал, что заболел?»

«Это не я заболел, — сказал Лейбче, — а…»

«Ты смеешься надо мной, да? — спросила Гинендл. — Как зовут твою жену? Это была плохая женщина. Не наказывай меня, Господи, за мои слова. Она мне никогда не нравилась. Дура, целая лавка обуви у нее, а ты сидишь босой. Возьми себе пару туфель, надень их и беги от нее. Кто этот господин, что сидит с нами?»

Лейбче назвал ей мое имя и сказал: «Тетя, ты разве не помнишь, он был у тебя в доме вместе с твоим братом Ароном?»

Она улыбнулась мне: «Я знала твою бабушку. Она была замечательная женщина. Я слышала, что она взошла в Страну Израиля».

Я сказал: «Это мать моей бабушки взошла в Страну Израиля».

Она кивнула: «Да, да, мой дорогой. Это ее мать взошла в Страну Израиля. Как ее здоровье? Что за телеграмму она нам послала? Я хочу сказать тебе, дорогой, что-то такое, что тебе понравится. Когда твоя бабушка видела бедную женщину в рваном платье, она снимала свою накидку и говорила: „Вас толд мир дас?“ — и отдавала бедняжке. Так говорили в то время наши важные женщины, на нашем старом языке: „Вас толд мир дас, зачем мне это нужно?“ А как поживает твоя мать? Она тоже умерла? Они все три умерли. Все умирают, кроме этих высохших костей. — И с этими словами она ударила себя в грудь и воскликнула: — Вас толд мир дас?» — уронила голову на грудь и опять задремала.

Я поднялся со стула и спросил: «Что здесь случилось?»

«Не спрашивай, господин, не спрашивай, — ответил Лейбче. — Здесь случилось больше, чем моя тетя знает. Есть вещи, господин мой, которые выше человеческого понимания».

Я сказал: «Пожалуйста, господин Боденхойз, объясните мне толком, что здесь случилось».

«Нет слов, которые могли бы описать все, что случилось, — сказал он. — Случилось даже больше, чем мы думали вначале».

Он поманил меня пальцем выйти из комнаты. Я вышел следом за ним. Он положил палец на губы и тихо сказал:

«Пусть господин придвинет ухо вплотную к моим губам, чтобы старуха не услышала. — И прошептал: — Все три ушли из этого мира».

«Кто это — все три?»

«Разве господин ничего не слышал? — удивился он. — Но подождите минутку, будьте так добры, я пойду посмотрю, не проснулась ли тетя… Нет, слава Богу, спит. Для нее сейчас нет ничего лучше сна. С того дня, как дошел до нас этот слух, она вдруг разом постарела. Ох, господин, что мы и что наша жизнь? Сказано ведь: „Если на кипарисы напало пламя, что может сделать плащ на стене?“ Пусть господин меня извинит, я не имел в виду господина, я знаю, кто я и кто господин. Я имел в виду только самого себя. Червь я, а не человеческое существо. Но ведь если вдруг, в один день, берут трех молодых девушек и отправляют их в ад, как же это понять? И боюсь, господин, что это еще не конец. Эта телеграмма от господина Шуцлинга — не к добру она. Пусть господин прочтет — он сам все увидит. Только пусть прочтет шепотом, чтобы эта несчастная старая женщина не услышала тебя. Ой, господин, кажется, она проснулась! Не сердитесь на меня, что я вас оставляю, я на минуточку. — Он снова выбежал посмотреть и тут же вернулся: Сейчас она действительно спит, и я могу рассказать вам все от начала до конца. Вы ведь слышали, наверно, что у него, у нашего Шуцлинга, есть три дочери от второй жены. Я сказал „есть“, а надо бы сказать „были“, потому что их уже нет, господин, теперь все они уже пребывают в тени Господа, в мире бесплотных душ… Разрешите мне, господин, еще раз сходить посмотреть, спит ли эта несчастная старая женщина… Она-то слышала только об одной, о той, которая пришла спасать сестер. А ведь убиты были все три, и она, и ее сестры, в один и тот же день и один и тот же час, господин! В один и тот же день и час их кровь пролилась разом. Как это случилось? В точности так, как написали в газетах: та дочь нашего друга, господина Шуцлинга, которая не была арестована, пришла со своими товарищами к тюремным охранникам, и они подкупили их большими деньгами, чтобы те выпустили сестер на свободу, но охранники не сдержали свое слово. Они дали сестрам выйти и тут же сообщили об этом начальству, и в тот момент, когда те две сестры уже собирались сесть в автомобиль к третьей, в них начали стрелять, и они умерли. Их ранили, и они умерли, господин. А сейчас пришла телеграмма от господина Шуцлинга, что и он нездоров. Я пойду посмотреть, не проснулась ли тетя».

Гинендл действительно проснулась. Она посмотрела на меня и сказала: «Ты ведь, наверно, голоден, сын мой. Садись и поешь. Смотри, я вспомнила — ведь ты сын Эстер. Как поживает твоя мать? Кажется, я что-то обещала тебе, да? Что ты скажешь о наших несчастьях? Лейбче, где этот Лейбче?!»

«Я здесь», — откликнулся Лейбче.

Старуха покачала головой: «Да, да, Лейбче, ты здесь. Почему ты не принес ему стул? Ведь он друг Арона. Сиди, дорогой мой. Как ты думаешь, есть надежда, что девочка выживет? Я ему говорила, моему Арону, еще когда он был маленький, — сын мой, держись от них подальше, не нравится мне этот Книбенкопф. То, что говорят, будто он хотел убить императора, это просто выдумка. Да сохранит нас Господь от голоса Иакова и от рук Исава[257]. Но то, что я вижу собственными глазами, это не выдумка, он одет в черную пелерину. Что это за сон мне приснился? Оставьте меня, я хочу вспомнить».

«Вы видели хороший сон, тетя», — взволнованно сказал Лейбче.

«Ты хороший человек, Лейбче, — сказала Гинендл, — но это был плохой сон».

«Он превратится в хороший, тетя! Он превратится в хороший!»

«Замолчи!» — крикнула старуха. Она опустила голову и опять задремала.

«Боюсь, что она услышала то, что я вам рассказал», — шепнул мне Лейбче.

Подобно тому как зима в этих местах изобилует снегами и бурями, точно так же и лето здесь изобилует дождями и ветрами. Вот, взошло было солнце в полную силу, и радостный начался день, как вдруг померк солнечный лик, и подул ветер, и поднял пыль до самого горизонта. А когда ветер поутих, небо затянулось тяжелыми тучами, и пошли дожди, и земля размякла и превратилась в грязь. Из-за дождей, из-за ветров да грязи я вынужден теперь укрываться либо в гостинице, либо в Доме учения.