Настал мой черед удивиться: «Куда?»

Он сказал: «К себе домой»

«Дом мой, — процитировал я, — назовется домом молитвы для всех народов»[259].

Он сказал: «Дом человека — его жена. — И, помолчав, добавил: — Всегда лучше на час раньше».

Я засмеялся и спросил: «Господин боится, как бы море не замерзло?»

Он сказал: «Счастлив тот, кто возвращается к себе домой, пока он еще человек».

Я подошел к нему: «Встаньте на минутку. Смотрите, мы одного роста. — Я взял его руку в свою, склонил к ней голову и сказал: — Я сделал себе пальто для зимы, но в Стране Израиля оно мне без надобности, потому что в Стране Израиля и зимой тепло, и я не хочу тащить с собой вещь, в которой совершенно там не нуждаюсь. Пожалуйста, рабби Хаим, не откажитесь взять себе это пальто».

Он опустил голову и молча пошел со мной. В гостинице я дал ему свое пальто со словами: «Просто удивляюсь, как могли человеческие плечи целых шесть месяцев терпеть такую тяжесть!»

Рабби Хаим взял пальто из моих рук и надел на себя.

Я сказал: «Мне было тяжело в нем в холодные дни, а вы надеваете его в такую теплынь?»

Он ответил: «Уважай свою одежду, когда она тебе не нужна, и она уважит тебя, когда она тебе понадобится. — С этими словами он взял меня за руку и сказал: — Принеси Всевышний удачу на пути этого человека и приведи его домой с миром».

Я спросил: «Разве я уже еду, что вы благословляете меня в дорогу?»

Он ответил поговоркой: «Уходи спокойно, чтобы не пришлось бежать в панике».

Опустевшая вешалка, на которой раньше висело мое пальто, теперь то и дело останавливала на себе мой взгляд. И само пальто тоже то и дело вставало перед моими глазами и даже как будто снова окутывало мое тело. Боже упаси, я нисколько не завидовал рабби Хаиму, который теперь будет ходить в этом пальто, но таково уж свойство одежды — даже когда она покидает твое тело, тело по-прежнему помнит ее. Человек не змея, которая сбрасывает свою кожу, уползает и забывает о ней.

Тем не менее в конце концов это пальто все-таки перестало являться моему мысленному взору. Похожее, что оно привыкло к рабби Хаиму. И хорошо, что привыкло и перестало бередить мою душу, — ведь мне нужно было освободить свою голову для своих собственных дел, чтобы рассчитать, сколько у меня осталось денег, и проверить, хватит ли мне на обратную дорогу.

Эго не означает, будто я намеревался вернуться немедленно. Ведь я еще не нашел человека, которому передам ключ от Дома учения. И тем не менее я решил подсчитать, как это делал мой отец, благословенной памяти, который всегда считал свои деньги заранее. Не то что мой дед, мир ему, — тот никогда не считал деньги, потому что следовал словам мудрецов: «Нет благословения, кроме как в сокрытом от глаза». И если приходил к нему нищий, он совал руку в карман и давал, сколько рука захватит. Поначалу, правда, он еще смотрел на монеты, которые вытащил, — чтобы узнать, для интереса, сколько стоит этот нищий перед Святым и Благословенным. Но когда постарел, то совсем перестал смотреть. Просто доставал и давал. И повторял при этом слова царя Хизкиягу, приводимые в Вавилонском Талмуде: «Зачем тебе совать нос в секреты Всевышнего?»

Есть поступки, в которых человек похож на отца своей матери, а есть такие, в которых он похож на своего собственного отца. Я похож на отца своей матери в том, что не смотрю, сколько даю, с той лишь разницей, что мой дед не смотрел из уважения к секретам Святого и Благословенного, а я не смотрю по причине свойственной мне лености, из-за которой мне и на деньги смотреть лень. А на своего отца я похож тем, что все-таки сел считать свои деньги. Но отец мой имел большой опыт в таких расчетах, а я в расчетах совсем не силен, даже школьную арифметику и ту забыл.

Но откуда у меня деньги? Если я еще не рассказывая, то сейчас объясню. Когда мой дом был разрушен во второй раз, в Стране Израиля, и арабы разграбили все мое имущество, государство компенсировало мой ущерб деньгами. Но этих небольших денег оказалось недостаточно, чтобы восстановить прежнее наше жилье и купить себе мебель, а кроме того, жена моя устала от всех этих бед и не могла заниматься домашними делами. Поэтому мы решили, что она поедет к своим родственникам в Германию, а я поеду в свой родной город, поклониться могилам отцов. Я не был там многие годы, так как все то время, что мы жили спокойно в Стране Израиля, мне тяжело было даже думать о том, чтобы снова спуститься в галут. Но сейчас, поскольку моя жена и дети собирались жить у ее родных, у нее не было нужды в деньгах, и я мог использовать всю компенсацию, полученную от государства, для своей поездки.

Государство дало нам совсем немного. Но у денег Страны Израиля есть такая особенность: что в Стране Израиля грош, то за границей — динар. Ибо Страна Израиля — это страна, где все ценно для Господа, и поэтому деньги этой Страны тоже обретают высокую ценность, так что ее грош становится как динар, тогда как страны христиан — это страны, не столь возлюбленные Господом, поэтому деньги здесь превращаются в мелочь, так что их динары становятся как грош. В результате человек, приехавший из Страны Израиля, может жить в галуте, даже если он тратит свои деньги там с размахом.

Как я уже сказал выше, я не силен в денежных расчетах, но, сев считать, даже я увидел, что тратил, видимо, с излишним размахом, потому что у меня почти ничего не осталось. И чтобы не встречать субботу в дурном настроении, я перестал считать свои деньги и просто оставил их, как они были, — пусть себе полежат до исхода субботы.

Все то время, что мое пальто висело в шкафу, оно заслоняло мне книгу «Руки Моисея», а когда пальто исчезло, я тут же ее увидел. И вот она опять лежит передо мной, эта книга, и я опять не знаю, что мне с ней делать, хотя точно знаю, что от нее никак не может быть пользы, потому что она написана не рукой ее святого автора, а рукой его служки Эльякима по прозвищу Гец. Я не утверждаю, будто спасение рожениц с ее помощью было делом случая, — скорее всего, тому была какая-то иная причина, и я не берусь сказать, какая именно. Жизненный опыт уже научил меня, что нет случайностей в мире и что все события имеют причиной Благословенного, но вот придумали себе люди расхожее словцо, чтобы пореже восхвалять и благодарить истинного Владыку всех причин.

Я снова открыл книгу. Как хорош этот почерк, как хороши эти буквы! Наши праотцы писали так, когда им доводилось писать слова Торы, ибо они любили Тору и упражняли в ее написании свои руки. Если бы я не прожил уже большую часть отведенных мне лет, я бы и сам упражнял сейчас свои руки, переписывая эти слова, — ведь вот уже несколько лет, как мой почерк совсем испортился, потому что я вечно спешу написать слово и не обращаю внимания на буквы. Когда мой отец, благословенной памяти, начал учить меня письму, он первым делом продиктовал мне стих из Торы. А потом — стих из Пророков, потому что в Торе нет такого стиха, в котором сошлись бы все до единой буквы нашего языка. Потом, когда я научился писать все буквы, я стал переписывать те стихи из Псалмов, которые начинались буквами моего имени. А когда рука моя чуть окрепла, я стал добавлять к этим стихам стихи, которые придумывал сам, и это еще было хорошо, потому что поначалу я придумывал лишь слова молитв и просьб и записывал их в своем молитвеннике, чтобы произнести после тех молитв, которые были в нем. А когда рука моя окрепла еще больше, я стал сочинять песни и гимны во славу Иерусалима. Но потом рука моя окрепла совсем, и я стал писать другие песни, о другой любви. И вот изливаются из сердца человека простые слова, и он начинает писать быстро, не успевая следить за своим письмом.