Более того, этот Хаттусил Третий говорил и такое: „Если человек бежит из страны Египет к хеттам, то пусть Великий Принц хеттов возьмет его под стражу и заставит вернуться обратно к Рамсесу Второму, Великому Правителю Египта. Но когда его возвратят, да не будут ему предъявлены его преступления, не будет сожжен его дом, не будут убиты его жены и дети, не будет казнена его мать, а его не будут бить ни по глазам, ни по рту, ни по ногам". То же самое предусматривалось и для всех хеттов, — сказал Мененхетет, — которые бежали бы из своей страны в нашу. Продуманность такого подхода поразила меня. Не составляет большого труда заставить людей вернуться в страну, из которой они бежали, если они не боятся ужасного наказания. Еще больше потрясло меня то, что наш Рамсес позволил поставить имя Принца хеттов перед Своим. Вероятно, этим Он выказал свое уважение тем прекрасным словам, что были записаны на серебряной табличке. К тому же договор заканчивался именами самых могущественных чужеземных Богов. Там говорилось: „Тысяча мужских и женских Божеств из страны хеттов вместе с тысячью мужских и женских Божеств из страны Египет пребудут с нами в качестве свидетелей этих слов: Бог Зеетеклирер, Боги Керзота, Бог Керпентереса, Богиня города Керефен, Богиня Кевек, Богиня Зена, Бог Зена, Бог Серепа, Бог Хенбета, Царица Небес, Боги и все Повелители Клятв, Богиня и Повелительница Земли, Повелительница Гор и Рек страны хеттов, небес, земли, великого моря, ветра и бурь".

Так он заканчивался, — сказал Мененхетет, — „ветра и бурь", и, когда все было прочитано, настала великая тишина. Дело было сделано. Рамсес прижал картуш Своего кольца к мягкому серебру таблички и сделал отпечаток. Он обнял посланников. И вот война была окончена».

Когда Мененхетет умолк, наш Фараон зевнул. Казалось, Он без удовольствия выслушал имена столь многочисленных иноземных Богов. «Похоже, — заметил Он, — Хатфертити проявила мудрость, пожелав, чтобы ты вернулся к более увлекательным событиям. Да, — сказал Он, — в этом описании ты, к сожалению, укрылся в тени. Ты слишком скромен. — Он взмахнул Своей плеткой, словно для того, чтобы очистить воздух от всех отголосков слов этого договора. — Знаешь ли ты, — спросил Он, — что, когда Я только взошел на трон, твое имя не сходило с уст Моих маленьких цариц?»

«Мое имя?» — спросил мой прадед.

«И ничье другое».

«Но я не был в Доме Уединенных с того года, как служил там Усермаатра».

«По этой причине тебя там вспоминали еще чаще. Их восхищение стало Мне противно. Даже когда они молчали, Я был принужден слушать, как маленькие царицы думают о тебе».

В наступившей тишине я жил в сознании моей матери и почувствовал ее беспокойство. Это было так же просто, как биение моего собственного сердца: наш Фараон так непринужденно говорил о том, что слышит мысли других. Должно быть, теперь Его удовольствие от проникновения в ее мысли было гораздо полней, чем могла бы быть ее надежда пребывать в Его мыслях! В тот же миг, точно на пролитый суп набросили салфетку, внутри ее головы стало чисто, будто на вымытом полу.

Птахнемхотеп улыбнулся. Я подумал: не развлекается ли Он зрелищем представленных Ему таких пустых и отшлифованных мыслей, затем Он засмеялся. «Да, — сказал Он, — ни один мужчина в Египте не привлекает такого внимания в кругу Моих красавиц, как ты, Мененхетет. Они живут в море слухов, а ты был бурей, что прячется в морском ветре. Даже сейчас они испытывают истинную ярость из-за того, что никто из них не был приглашен быть с нами. Я могу их слышать, — Он вяло указал пальцем в их направлении. — Да будет так. Они станут говорить о тебе этой ночью и вновь расскажут все те истории, которые я уже слышал, о твоей второй жизни, и третьей, и четвертой. Разумеется, их любимая — твоя первая жизнь. Они никогда не перестают вспоминать о том, как ты был Командующим-всеми-Войсками, однако, говорят они, в годы Правления Усермаатра Дом Уединенных значил для Него так много, что тебя сделали Смотрителем Уединенных».

«Именно так они об этом говорят?» — спросил Мененхетет.

«Половина из них, — ответил Птахнемхотеп. — Некоторые из маленьких цариц продолжают очень высоко оценивать свое положение. Другие недоумевают — как Командующий-всеми-Войсками мог снести то, что его сделали Смотрителем гарема. Уверяю тебя, они часто ссорятся по этому поводу. Все же Я думаю, что ты интересуешь их по другой причине. Ни одна из историй не занимает Моих красавиц (но не Меня) так, как та, о которой они постоянно шепчутся, ибо они уверены, что это святотатство. Разумеется, и Мне трудно поверить в это. Особенно после того, как мы выслушали твой — совершенно невинный — рассказ о твоей первой встрече с Рамсесом Вторым и Его Царицей. Но они говорят — видишь, Я тоже перешел на шепот, — они говорят, что ты стал любовником Царицы Нефертари. Я даже слышал, что ты покинул свою первую жизнь и перешел во вторую с помощью ножа, оставленного в твоей спине. И что ты умер, когда твое семя вошло в Царицу».

Птахнемхотеп улыбнулся. Его губы источали подлинную сладость. Неужели Он ждал всю эту ночь, чтобы побудить Мененхетета рассказать нам о любви Царицы Нефертари? Его, несомненно, забавляло потрясение, которое Он заставил пережить всех нас.

У моей матери все мысли появились сразу, включая и те, что были у моего отца. Его мысли прыгнули в ее сознание. Он увидел Мененхетета лежащим на животе Нефертари. И, конечно же, мой отец был так возбужден зрелищем семейной плоти, касающейся плоти Царской, что его чресла исполнились силы и он тут же извергся, увлажнив полотно своих нижних одежд. Моя мать мгновенно почувствовала себя оскорбленной этой растратой. Свежее семя моего отца служило лучшим притиранием, какое только она могла найти для своего лица.

Мененхетет закашлялся. Возможно, в эту минуту он ощутил ветер пустыни, со свистом спустившийся вниз по самым тайным закоулкам его тела. Но, отдышавшись, он сразу заговорил.

«Я не хочу, — сказал он, — помешать Твоему развлечению, однако существует многое, чего я не в состоянии припомнить. Родиться более одного раза, как четырежды рождался я, не есть то же самое, что помнить отчетливо каждую жизнь».

«И тем не менее, — ответил наш Фараон, — Моя просьба состоит в том, чтобы ты рассказал нам о своей дружбе с Царицей Нефертари».

«Сперва я служил Управляющим маленьких цариц, — сказал Мененхетет. — Лишь позже я стал Доверенным Правой Руки Царской Супруги, Царицы Нефертари».

«Тогда я хочу услышать обо всем по порядку. Повествуя нам обо всех тех событиях, ты, возможно, припомнишь многое из того, что считаешь забытым».

Мененхетет поклонился и семь раз коснулся головой своих пальцев. «Я повторю, — сказал он, — что поведать о таких делах труднее, чем рассказать историю одного великого сражения».

«Да, — сказал наш Фараон, — но Я никуда не спешу. Я предпочитаю, чтобы этой ночью Меня развлекали на протяжении всех часов ее темноты».

«И чтобы Тебя развлекали Твои гости», — сказала моя мать.

«Да, Мои гости, — повторил Птахнемхотеп, и, словно ее внимание — стань оно излишне тягостным — могло нарушить Его собственное, Он ослепительно улыбнулся ей, а затем вновь повернулся к Мененхетету: — Отыщи свои воспоминания, старый друг», — сказал Он.