генетическая секвенция вируса, выделенного из почек, выглядела слишком современной, больше похожей на штаммы, ходящие сейчас, а не на те, которые могли существовать в 1959 г. Это говорило о том, что положительный анализ на ВИЧ стал результатом контаминации с каким-то современным штаммом. Вывод: «манчестерский моряк», возможно, и умер от отказа иммунной системы, но, скорее всего, ее причиной был не ВИЧ. Его случай – отличная иллюстрация того, как сложно бывает поставить ретроспективный диагноз «СПИД» даже в присутствии хороших на вид доказательств.

Вскоре после того, как ложный след из Манчестера оказался опровергнут, появился новый след – в Нью-Йорке. Шел 1998 год. Команда ученых из Рокфеллеровского университета, в которую входил в том числе Тофу Чжу, достала архивный образец из Африки, датированный тем же годом, что и образцы «манчестерского моряка» – 1959-м. На этот раз это были не ткани, а небольшая пробирка с плазмой крови, взятой у мужчины народности банту в Леопольдвиле, столице Бельгийского Конго (ныне Киншаса, столица Демократической Республики Конго), которая несколько десятилетий пролежала в морозилке. Имя и причина смерти этого мужчины остались неизвестными. Его образец уже проверяли во время более раннего исследования в 1986 г. вместе с другими 1212 образцами плазмы – и архивными, и новыми, – взятыми в различных местах Африки. Образец этого человека оказался единственным, который дал однозначно положительный тест на ВИЧ. Тофу Чжу с коллегами пошли дальше: взяв то, что осталось от исходного образца, они амплифицировали фрагменты вирусного генома с помощью ПЦР. Затем они секвенировали фрагменты, чтобы собрать из них генетический портрет вируса, которым был инфицирован пациент-банту. В своей статье, опубликованной в феврале 1998 г., они назвали секвенцию ZR59, зашифровав в названии Заир (как тогда была известна страна) и 1959 год. Сравнительный анализ показал, что ZR59 очень похож одновременно на подтипы B и D (более мелкие разделения в составе группы M ВИЧ-1), но находится где-то на полпути между ними, что говорило о том, что он должен сильно напоминать их общего предка. Иными словами, ZR59 стал настоящими «воротами» в прошлое, показав нам по-настоящему старую форму ВИЧ-1, а не современную контаминацию. Образец ZR59 стал доказательством того, что ВИЧ-1 присутствовал – эволюционировал, становился все более разнообразным – среди населения Леопольдвиля уже в 1959 г. Собственно, с его помощью удалось доказать даже не только это. Дальнейший анализ ZR59 и других секвенций, выполненный группой Бетти Корбер в Национальной лаборатории Лос-Аламос, дал следующий результат: ВИЧ-1 группы M мог попасть в человеческую популяцию примерно в 1931 г.

Целое десятилетие, от публикации Чжу в 1998 году вплоть до 2008-го, этот эпохальный результат оставался единственным. ZR59 был единственной известной версией ВИЧ-1 из образца, взятого раньше 1976 г. А потом кто-то нашел еще один. Этот образец стал известен как DRC60, и, скорее всего, вы можете уже расшифровать код сами: он был взят в Демократической Республике Конго (та же страна, другое название) в 1960 г.

DRC60 – это образец биопсии, фрагмент лимфоузла, вырезанный у живой женщины. Как и кусочки почки и селезенки «манчестерского моряка», его хранили в маленьком кусочке парафина. В таком виде он не требовал даже охлаждения, не говоря уже о заморозке. Он был инертным, как мертвая бабочка, и при этом менее хрупким. Его можно было просто засунуть на дальнюю полку и оставить там пылиться, что, собственно говоря, и было сделано. После сорока с лишним лет безвестности его извлекли из шкафчика с образцами в Университете Киншасы, и он подарил исследователям СПИДа новые озарения.

91

Университет Киншасы расположен на вершине холма близ окраины города, куда можно примерно за час добраться на такси по разбитым улицам, через смог и пробки из фургонов, автобусов и тележек, мимо уличных торговцев похоронными венками, киосков для зарядки мобильных телефонов, фруктовых рынков, мясных рынков, магазинов скобяных товаров, расположенных прямо на открытом воздухе, шиномонтажей и продавцов цемента, куч песка, гравия и мусора, мимо потрясающей обветшалости постколониальной столицы, созданной восемью десятилетиями бельгийского оппортунизма, тремя десятилетиями диктатуры и вопиющего воровства и десятилетием войны, но заполненной 10 миллионами амбициозных людей; некоторые из них – опасные бандиты (как и в любом городе), но большинство – дружелюбны, добродушны и оптимистичны. Университетский кампус на холме, который обычно называют «горой», зеленый и безмятежный, резко контрастирует с городом внизу. Студенты приходят сюда пешком от многолюдной автобусной остановки, чтобы учиться и сбежать от жизни внизу.

Профессор Жан-Мари Кабонго – главный патолог на патологоанатомическом факультете университета. Он невысок и опрятен, с пышными седеющими усами и бакенбардами, которые производят грозное впечатление, но оно быстро сходит на нет из-за его мягких манер. Когда я пришел в его кабинет на втором этаже здания, из которого открывается вид на поросшую травой площадь в тени акаций, он сразу признался, что не очень хорошо осведомлен об образце DRC60 и пациентке, от которой он был получен. Это очень старый случай, который произошел задолго до него. Да, это вроде бы женщина. Он не очень хорошо помнит, но может проверить старые записи. Он записал мои вопросы и предложил мне прийти через пару дней, когда он сможет получше подготовить ответы. Но потом я спросил его о комнате, где хранился образец DRC60, и он просиял. О, да, конечно, это я вам показать смогу.

Он принес ключ и открыл синюю дверь. Распахнув ее, он проводил меня в большую, освещенную солнцем лабораторию с белым кафелем на стенах и двумя длинными, низкими столами посередине. На одном из столов лежал старомодный гроссбух со свернувшимися от времени страницами – на мгновение мне представилась королевская канцелярия времен Диккенса. На дальнем подоконнике стоял ряд стаканов с жидкостями, интенсивность цвета в которых уменьшалась от одного стакана к другому, от желтого, как моча, до прозрачного, как водка. Самая желтая жидкость, объяснил мне профессор Кабонго, – метанол. Самая прозрачная – ксилол. «Мы используем их для подготовки образцов тканей», – сказал он. Органические растворители нужны, чтобы избавиться от воды; высушивание необходимо для долгосрочного хранения тканей. Метанол потемнел, потому что в нем уже обработали много образцов.

Он показал мне небольшую оранжевую пластиковую корзинку с крышкой на шарнире, размером и формой похожую на коробок спичек. Это «кассета», объяснил профессор Кабонго. Вы берете небольшой кусочек ткани из лимфоузла или какого-нибудь другого органа и кладете его в такую кассету, потом вымачиваете его в метаноле. После метанола образец проходит «купание» в нескольких промежуточных стаканах, и, наконец, его погружают в ксилол. Метанол вытягивает из образца воду, а ксилол вытягивает метанол, готовя образец к сохранению в