а встреча старого доброго знакомого. Будто ты уже здесь был и припоминаешь забытые места. Интересно и понятно. За неделю хотелось увидеть, как можно больше.

Остановились мы в гостинчике, заказанной нам «Аэрофлотом» – чистенькая, умывальник, душ, биде, и соответствующий ему же предмет, весь набор европейской гостиницы. Отель был совсем недалеко, минут десять от Лувра.

В Париже я сделала кое-какие записи в свою толстую записную книжку, которая не меняется вот уже 30 с лишним лет, потом некоторые факты и цифры мне очень пригодились. А записывала я их для рассказа друзьям и родственникам. Правда, я больше все упирала на эмоции «Ох! Ой! Ах!”, но некоторые фактические данные без этих записок я бы забыла.

Ну, весь обычный туристический набор мы выполнили: Эйфелева башня, Люксембургский сад, Елисейские Поля, Лувр, Монмартр, катание на катере по Сене, Норт-Дам и его химеры. Ели парижские пирожные (просто воздушная прелесть, действительно «Поцелуй»!), кофе с нежными булочками-круассанами (как звучит! а?), попробовали французские вина (ну, не знатоки мы вин, не знатоки, что поделаешь! хотя понравились), съели знаменитого лукового супа. Что ж, супчик вкусный, но мне он показался знакомым. Оказывается, подобный (именно подобный) суп делал мой папа, только с расплавленным сыром и без поджаристой корочки. Мы не знали, что мы едим практически парижское блюдо и называли его «папин супчик», а впоследствии «дедушкин». В настоящее время мы опять его готовим.

Покажусь не особо оригинальной, но не могу не упомянуть о необычайно вкусном и пахучем французском хлебе – длинном французском багете, который можно отламывать кусочками и есть просто так, без ничего или, макая его в оливковое масло в ожидании, когда официант принесет основной заказ. Проблемы поесть в Париже нет: утром в гостинице завтрак – сок, поджаренные тосты, мармелад, кофе; в течение дня забегай в любую кафешку, которых в городе полным – полно.

С некоторым внутренним превосходством я рассматривала парижанок, одетых изящно и со вкусом, но абсолютно безликих. С легкой завистью отмечала импозантность и даже изысканность мужского населения. Впрочем, возможно я видела то, что хотела видеть.

На каждый туристический заход нам нужен был день. Редко-редко мы умудрялись посетить две достопримечательности сразу, разве что катание по Сене с последующим забегом в кафе. Уставали до одурения, приходилось еще таскать на закорках Люку. Это, конечно, была обязанность папы, а я цепко придерживала за руку Алену. Посещение достопримечательностей Парижа увлекало, безусловно, только нас. Дети уставали, и нам приходилось часто отдыхать и умиротворять-успокаивать их большими порциями мороженого. Везде фотографировались на модные слайды.

В первую очередь мы взобрались на Эйфелеву башню. Ну, всем известно, что она стала символом Парижа. А вот когда только была в проекте, то более трехсот художников, архитекторов и писателей подали петицию в правительство, заявляя, что башня обезобразит облик города, т.к. она «чудовищна и безобразна». В принципе, символ Парижа действительно напоминает увеличенную во много раз конструкцию башни электропередачи. И хотя никакой функциональной нагрузки она не несет, но удачно вписалась в облик города и ничуть не безобразит его. Единственно, что она сделала, так после своего завершения послужила порталом для входа на Парижскую Всемирную выставку 1889 г. Мало того, благодаря посещениям туристов, башня давно окупила расходы на свое строительство и сейчас приносит чистый доход в бюджет города. На ее платформах находятся рестораны, магазины, астрономическая обсерватория и метеорологическая станция. Все это арендуется за приличные деньги и пополняет французскую казну.

Лифт поднимает посетителей на высоту более 300 м. Удивительно, но я боялась подъема на лифте, я вообще боюсь высоты. Даже, когда в кинокартинах дается крупный план с небоскреба или с самолета у меня кружится голова. Так что страх не исчез и на смотровой площадке, хотя я это тщательно скрывала, чтобы не заразить окружающих. Зато вид на Париж сверху и визуально, и с помощью телескопа был потрясающий. Смотровая площадка также, как и на Эмпайр Стейт Билдинг, окружена сеточками-рабицами во избежание несчастных случаев и так называемых «прыгунов».

Билет стоил 15 франков, что было очень немало. И по поводу стоимости осмотра известной башни мнение наших спутниц разделилось: спокойная и тихая жена нашего замторгпреда Горбунова была «за», а Лысихина, супруга дипломата, произнесла тогда короткую, но незабываемо классическую фразу: «В гробу я ее видала, эту башню!», – и не захотела составить нам компанию. По правде сказать, наша семья и Горбунова с сыном, все были таким решением даже обрадованы. Общаться с Лысихиными было весьма утомительно.

Мадам Лысихина была дамой стройной, с хорошей фигурой призовой мускулистой лошадки. Физиономия же ее была наделена миной застарелой злобы и плоскими чертами лица, нечеткими, как бы стертыми. Она была вульгарна, поражала неправильностью речи и нарочитым хамством. То ли не по недопониманию, то ли просто по бескультурью. Может быть, она считала, что прущее из нее хамство принимается окружающими за непосредственность и прямоту. Нет, сомневаюсь и насчет ее непосредственности и насчет окружающих: что выросло – то выросло. Окружающие, ох, как не любят!, когда им во всеуслышание брякают: «Гля, ну ты и тянешься как беременный слон!», «Тю, наштукатурилась сегодня, как клоун! Всё равно морщины не зашпаклюешь!». Ничего себе приветствия! Прямо по протоколу!

Трудно выбирать между милой откровенностью и откровенным хамством. Да она и не заморачивалась с подбором слов! Видимо, еще и уверовала, что ее наглость или просто грубость проглотят из-за мужа-КГБиста. Не то, чтобы ее осаживали…. Хотя, нет, частенько и осаживали, но делали это деликатно, тонко-язвительно, но дама разные там тонкости-тонности не понимала, нужно было говорить на ее языке, а никому не хотелось становиться с ней на одну доску – ее просто избегали. Учитывая, что ее муж был мужчина видный, умница и, можно сказать, даже красавец, предмет внимания многих женщин советской колонии в Рио, для всех было странно наблюдать столь неподходящую друг другу пару. Особенно по этому поводу любили посудачить посольские дамы, т.к. сам Лысихин был первый секретарь дипкорпуса. Понимающе, с легкой усмешкой или откровенно злорадно переглядывались, чуть-чуть сочувственно покачивали аккуратно причесанными головками. Услышав очередной перл его супруги, поступок или увидев её очередной нелепый наряд, демонстративно уходили с миндально-уксусными улыбками.

В Париже, разговорив эту даму, я получила подтверждение тому, что уже давно, по давно забытой жизни в гарнизоне, знала о молодых офицерах, женившихся на периферии по залету. На извечные женские секреты-вопросы, как ты познакомилась со своим мужем и т.д. Лысихина, усмехнувшись, грубовато ответила: «А чего там знакомиться! Дала ему, а потом пусть попробовал бы не жениться, вмиг бы из партии