После дневного допроса младобоснийцев, которые в главном уже сознались и теперь давали показания относительно частностей, следователь снова наткнулся на упорное запирательство «координатора». Это злило его. В действиях Пикарта усматривались некоторые неясности и противоречия, поэтому требовалось во что бы то ни стало выбить у него признание. Но особенно раздражало Бловица смутное и крайне нехорошее предчувствие в отношении этого иностранца. Что, если он знает нечто такое, что никак не может быть предано огласке на судебном процессе? Процесс будет открытым, понаедут репортеры со всего мира и сажать на скамью подсудимых темную личность нельзя.

— Я должен знать об этом Пикарте все, — потребовал Бловиц от одного из своих помощников. — Задействуйте все каналы, поднимите на ноги всю нашу агентуру и не ограничивайте себя в расходах. Но воздержитесь от контактов с германской контрразведкой. Пока мы не выясним, что это за фрукт, не будем привлекать к нему внимание союзников.

— Вы полагаете, он…

— Не знаю, но допускаю. Чех он или русский, мы выясним, но то, что он германский подданный, уже проверено.

— Слушаюсь, господин полковник.

— И ни слова о нем газетчикам.

Потянулись дни ожидания и неизвестности. Через неделю к Вадиму пришел адвокат. Они беседовали с глазу на глаз в специальной комнате, где помимо стола и двух стульев находились сейф и большой шкаф, в котором что-то тихо жужжало. Временами, с интервалами примерно в десять минут, наступала тишина, потом из шкафа доносились какие-то шорохи, после чего жужжание возобновлялось. «Фонограф, — догадался Нижегородский. — В стене за шкафом отверстие, через которое меняют звукозаписывающий валик». Он понимал, что другой на его месте навряд ли связал бы едва различимое жужжание с фактом механической записи звука. Подобные аппараты были еще экзотикой. Чтобы проверить свою догадку, Вадим нарочно начинал что-нибудь рассказывать, когда, по его расчетам, запись прерывалась и молчал, предоставляя говорить адвокату, когда фонограф снова мерно жужжал. Иногда в такие минуты он, опасливо поглядывая на дверь, переходил на шепот. Адвокат нервничал, убеждал его, что здесь можно говорить совершенно свободно, ничего не опасаясь, но никакого успеха его убеждения не имели.

Адвокат с мрачноватой фамилией Морг пытался выудить у своего подзащитного имена знакомых и незнакомых ему людей, с которыми тот встречался или переписывался в последнее время. «А вы знаете такого-то?», «А фамилия такая-то вам что-нибудь говорит?». Он объяснял свое любопытство поиском людей, которые могли бы свидетельствовать в пользу защиты, однако было совершенно ясно, что сам он нисколько не сомневался в виновности своего клиента.

Однажды Нижегородский отчетливо произнес два имени: Черович и Порта. Он сказал, что случайно услышал странный разговор, в котором упомянули этих двоих, вот только не может сейчас вспомнить, что его тогда насторожило.

— Где слышали? Когда? — встрепенулся адвокат.

— Не помню. Может, в гостинице, а может, еще в поезде.

— Но в связи с чем о них говорили?

— Дайте подумать, — Нижегородский свел брови и вытянул губы трубочкой. — Нет, не помню… Хотя, постойте! Кажется, Черович… да, именно Черович проиграл некоему Порте в преферанс. Нет-нет-нет, — спохватившись, замахал он руками, — это Бунич проиграл в покер Остерману-Толстому. Ну конечно, я все напутал!

— Бунич? А Черович? — спросил сбитый с толку адвокат. — Вы же только что рассказывали про Черовича.

— Про какого Черовича?

— Про того, о котором кто-то говорил, а вы подслушали. Там был еще граф Порта.

— Граф? Разве я сказал граф?

— Ну, может, и не граф.

— Граф… граф… — задумчиво повторил Вадим. — Да, вы знаете, именно граф. Только не Порта, а Гаррах. Точно! Я даже видел его на набережной и в Латинском.

— Ну а при чем тут Гаррах? — заерзал на стуле защитник, теряя терпение.

— Как при чем? — изумился Нижегородский. — При том, что он видел, как я помешал тому карбонарию выстрелить. Вы разыщите-ка его да расспросите.

— Обязательно, непременно, — взяв себя в руки, принялся уверять адвокат, — но раз уж мы заговорили о Порте, то давайте сосредоточимся на нем. Он может быть полезен нам в качестве свидетеля…

«Похоже, что с Черовичем и графом Портой Савва был прав, — подумал Вадим. — Попали в самую точку. Теперь этот тип долго не отстанет».

— Так-таки ничего и не сказал? — спрашивал час спустя тайный советник Бловиц назначенного адвокатом статского советника Морга. — Черович и Порта, говорите? Ни с того ни с сего назвал два имени, после чего начал валять дурака. Что ж, этим он дает нам понять, что ему что-то известно. Ладно, — Бловиц посмотрел на груду бесполезных звуковых валиков на своем столе, — подождем несколько дней.

Допросы и беседы Вадима с адвокатом продолжились. Защитник делал вид, что ищет свидетелей и какие-то там улики, Нижегородский, подыгрывая ему, делал вид, что верит в разыгрываемый спектакль. С одной стороны, это его развлекало, с другой — через Морга он имел возможность получать некоторые газеты и быть в курсе всего происходившего на свободе. Из газет, кстати, Вадим скоро понял, что на освещение в прессе его собственной персоны наложено табу. Если о террористах, сербском заговоре, «Черной руке» и всем прочем говорили почти свободно, не скрывая имен, то о Вацлаве Пикарте, напротив, не было написано ни буквы. Это могло означать только одно — для следствия Вацлав Пикарт был загадкой и, пока не выяснено, кто он и, главное, что он знает, его следовало держать в тени.

Пятнадцатого июля на стол Леопольда Бловица легла папка с отчетом по расследованию личности «координатора».

— Вечером я все внимательно прочту, а сейчас вкратце, Мориц, что удалось узнать?

Майор Мориц, которому был поручен сбор информации, кашлянул в кулак и стал докладывать:

— Вы были правы, господин полковник, когда допустили возможность связи Пикарта с германской контрразведкой. В последнее время он часто встречался с бароном фон Летцендорфом, маскируя их отношения тем, что якобы управляет его виноградниками в Эльзасе.

— Фон Летцендорф, — произнес Бловиц, что-то припоминая. — Напомните-ка мне о нем.

— Георг Иммануил фон Летцендорф, барон. В шестьдесят шестом[68]командовал ротой линейных гренадер, был ранен при Садовой и с перевязанной головой маршировал со своими солдатами по Карл-Реннер-Ринг.[69]В семьдесят первом прошел уже во главе пехотного полка по Елисейским Полям. Потом были колонии и много всего, включая Китай. Генерал-лейтенант. Примерно в те годы, не могу точно сказать в каком именно качестве, барон контактировал с конторой Штибера.[70]