— Дело в том, что… мы с товарищем срисовали маршрут движения наследника из какой-то газеты. Нам было просто интересно… мы прикидывали, где лучше всего находиться самим, чтобы как следует рассмотреть…

— В таком случае что это за кружочки? — следователь потыкал покрытым рыжими скрученными волосками пальцем сразу в нескольких местах. — Позвольте! Да они еще и подписаны, — делано удивился он. — Вот тут, например, видите? Что здесь написано?.. Вы читаете по-русски? А хозяин гостиницы уверяет, что случайно услыхал вчера ваш ночной разговор. Вы с вашим товарищем, вероятно, находились у раскрытого окна и говорили на чистейшем русском. Сейчас он описывает в своих показаниях все, что сумел разобрать и запомнить.

— Понятия не имею, что там написано, — промямлил Нижегородский. — Лично я ничего не писал.

— Может быть, и не вы, однако здесь совершенно ясно написано «Мехмедбашич». А вот тут — «Кубрилович», а здесь — «Принцип». Это имена, не так ли? Получается, что вы знали о существовании этой шайки заранее. Как же так? Мы разобрали и еще одно имя — Грабец. Кто это?

— А черт его знает!

— Хороший ответ. А почему пунктирная линия обрывается в Латинском? Ведь это маршрут движения кортежа, и получается, что именно здесь, где как раз соверше-е-енно случа-айно, — дознаватель растянул два последних слова, — я подчеркиваю, совершенно случайно оказались вы, все должно было бы и закончиться? Я прав? Только не ссылайтесь на черта вторично — это моветон.

«В самый раз потребовать адвоката», — подумал Нижегородский.

— Постойте! — вдруг воскликнул Вадим. — У меня есть объяснение!

— Интересно…

— Флейтер — это мой компаньон, — так вот, он вернулся в гостиницу сразу после потасовки в переулке и все нанес на схему. Чтобы не забыть. Ведь он журналист. А я-то голову ломаю: куда это Август пропал!

— Ну да, ну да, — согласно закивал Альтмаур. — А по пути он скоренько разузнал фамилии всех участников организации, кто где стоял и что делал. Две сотни сбившихся с ног полицейских еще не имеют понятия, кто такой Грабец, а ваш друг уже записал его имя. Затем он засунул листок со схемой на самое дно чемодана и отбыл в неизвестном направлении. И все это, заметьте, проделано им в течение часа, да так ловко, что просидевший все утро у входа в гостиницу хозяин «Милены» ни его возвращения, ни его ухода даже не заметил.

Нижегородский молчал.

— Ну хорошо, оставим это. — Альтмауру словно стало неловко от растерянного вида загнанного в угол собеседника. — Я готов игнорировать абсолютно все, даже прощальные стихи на обратной стороне этого листка (учитывая все обстоятельства, они здесь очень даже к месту), и я готов тут же отпустить вас, но при условии, что вы объясните мне одну-единственную вещь: что это за цифры?

Палец с рыжими волосиками указал на взятое в рамку число «19074». Нижегородский наклонился и посмотрел на странную надпись. Действительно, что это? Он помнил, как Каратаев писал эти цифры и обводил их рамкой. При этом он что-то говорил, но что?

Полицмейстер снова выдвинул ящик стола и достал один из «браунингов». Тот, на котором болталась бирка с номером «2». Вадим глянул мельком на вороненую сталь, хотел было удивиться — при чем тут это, — но не успел. Его прошиб озноб. Он вспомнил: ведь 19074 — это заводской номер пистолета Гаврилы Принципа. Обстоятельный Каратаев записал тогда и его.

«А вот за это, Саввушка, тебе особенное спасибо», — отрешенно подумал Нижегородский.

— Я понимаю, в это трудно поверить, но это чудовищное совпаде… — вяло забормотал Вадим и осекся на полуслове.

— Вы о чем? Совпадение чего с чем? — хватко уцепился за вылетевшие слова Альтмаур. — Ну, полноте, сознавайтесь уже, раз проговорились. Откуда вам известен номер этого пистолета? Кто вооружил бандитов? Кто их готовил? Кто еще в этом деле? Сколько их и где ваш сообщник из «Милены»?

Альтмаур задал еще с десяток вопросов. Слушая его, Нижегородский постепенно погружался в состояние вялой апатии. Вместо того чтобы отвечать, он только кивал, как бы говоря: да, вы совершенно правы, и это туда же. Кончилось тем, что следователь предъявил ему постановление на арест.

— Вы спрашивали, не нужно ли что-нибудь подписать? Вот, извольте.

Затем арестованному предложили выложить все из карманов, а также сдать на хранение все ценное, включая часы. Секретарь составил опись изъятого. Кроме золотых карманных часов, в нее вошли два перстня — один с печаткой, другой с желтым прозрачным камнем, — галстучная заколка с бесцветным прозрачным камнем, золотой портсигар, золотая зажигалка, портмоне из кожи то ли крокодила, то ли варана, с двумя тысячами крон и несколькими фотографическими карточками и кое-какая мелочь.

Альтмаур стал с интересом рассматривать фотоснимки. На одном из них Вадим стоял рядом с французским президентом на перроне вокзала: они о чем-то беседовали в окружении военных и репортеров. За основу этой фальшивки была взята фотография проводов Пуанкаре в Петербург в не наступившем еще июле этого года. В ней Нижегородский заменил своей персоной премьер-министра. Компьютерная программа откорректировала светотени так, что ни у какого эксперта в области фотофальшивок не могло бы возникнуть ни малейшего сомнения в аутентичности снимка. Альтмаур долго рассматривал его, поглядывая на забинтованную физиономию арестованного, но ничего не сказал. На другой фотографии Вадим стоял у парадного входа в венский «Империаль», поджидая заказанное такси. Поглядывая на пасмурное небо, он натягивал перчатки, а услужливый портье держал над ним зонтик. Безобидный, в общем-то, снимок. Правда, кто-то там входил в это время в отель, какой-то эрцгерцог, но это так, задний план, не более. Была здесь и фотография с плетеными креслами, на которой совершенно некурящий Горацио Китченер тем не менее курил в обществе своего хорошего знакомого Вацлава Пикарта. Были здесь и несколько подлинных изображений: Париж (в том числе в обществе Теодора Дэвиса), Венеция, Каирский порт. Они неплохо подтверждали имидж Нижегородского как путешественника.

Дойдя до последнего снимка, следователь вдруг оживился. Достав из стола лупу, он принялся внимательно его рассматривать, покусывая губу и шевеля усами.

На парковой скамеечке сидели двое молодых людей. Оба в черных пальто, белых кашне и с тросточками в руках. Тот, что помоложе, имел едва заметные усики и пенсне на переносице. Излишне говорить, что вторым был все тот же Нижегородский.

— С кем это вы? — спросил Альтмаур. — Никак с Александром Карагеоргиевичем? Когда вы встречались?

Вадим пригляделся. Этот монтаж с сербским принцем он сделал на всякий случай в ночь перед их с Каратаевым отъездом из Мюнхена. Как раз в эти дни король Петр провозгласил своего младшего сына Александра регентом королевства. Нижегородский посчитал, что при встрече с заговорщиками, а их рандеву с мятежными боснийскими студентами было вполне реально, так вот, при этой встрече снимок, сделанный в королевском парке Топчидер, мог сыграть положительную роль. Но Савва категорически возражал против такой встречи, и она не состоялась. Про снимок же Вадим напрочь забыл — в ту ночь он был изрядно пьян. Теперь ничего, кроме дополнительных неприятностей, эта фотография принести не могла.