Екатеринославе в 1855 г. После окончания С.-Петербургского универси­тета, он поселился сперва в Москве, а затем переехал в Киев по настоянию известного адвоката Л. А. Куперника, помощником которого он состоял в первые годы. Там и протекла вся его адво­катская деятельность.

В киевской адвокатуре он вскоре занял первое место и счи­тался одним из лучших цивилистов России.

Характеризуя положение Пассовера и Гольденвейзера, Гольдштейн пишет, что оно «шло скорее в глубину чем в шири­ну. Они имели больше уважения, чем популярности. Их знала не улица; но зато, кто узнавал, — глубоко ценил и бесконечно уважал». Если это и правильно в отношении Пассовера, то никак не в отношении Гольденвейзера, популярность которого в Юго-Западном крае простиралась столь же далеко в «шири­ну», как и в «глубину». Там не было еврея, кто не знал бы его имени, если даже и называл его «Гольденбейзер» вместо «Голь­денвейзер».

Но широка была его популярность не только среди еврейско­го населения: его одинаково ценили, как евреи, так и христиане. Он был многие годы неоспоримым главой киевской адвокатуры.

На то особое положение, какое Александр Соломонович за­нимал в Киеве, его выдвинули не только успехи в адвокатской деятельности, но и обаяние его личности. Он был «джентльме­ном» в самом лучшем смысле этого слова и внушал безгранич­ное уважение к себе всем, кто имел с ним дело. И такое же ува­жение к нему питал и суд. Коллеги ежегодно предлагали ему председательство в «Распорядительном комитете консультации присяжных поверенных», учреждении, заменявшем совет при­сяжных поверенных в Киеве, где совет еще не был введен. Одна­ко, он отказывался, так как считал, что этот пост не следует за­нимать еврею, и его неизменно избирали товарищем председате­ля. Но он был фактическим руководителем комитета. Алек­сандр Соломонович оставался на этом ответственном и трудном посту «живой совестью сословия» до самого своего конца.

«Было во всей его жизни, во взглядах, в отношениях к лю­дям, даже во внешней, благородной, достойной осанке, нечто особенное, что невольно приковывало к себе всех, с кем бы он ни соприкасался. Есть такие люди — они не смешиваются с толпою, как бы она ни была пестра и громадна. Точно печать избраннос­ти на их челе. И всякий жест, всякое слово обличает, что все у них свое, все личное, незаменимое».

Но под внешней оболочкой горделивой осанки и благород­ной сдержанности в обращении с людьми скрывалось горячее сердце, полное отклика к страданиям ближнего. С особенно ос­трой чувствительностью переживал он все, касающееся положе­ния евреев в России. Однако, к активной политической деятель­ности Александр Соломонович наклонности не имел, хотя всю жизнь живо интересовался социальными и политическими во­просами. Он ни к какой партии не примыкал, не принимал ак­тивного участия в выборах, был «одиночкой» — инстинктивно отталкивался от всяких массовых оказательств.

Человек широкого философского образования, Александр Соломонович в молодости увлекался метафизикой и Владими­ром Соловьевым, но затем перешел в лагерь позитивистов анг­лийского типа, став горячим поклонником Спенсера. В 1904 г. он выпустил большой труд под названием: «Герберт Спенсер. Вопросы свободы и права в его философской системе».

Как убежденному индивидуалисту, Александру Соломоно­вичу свобода личности была особенно дорога, и понятно, что он избрал единственную профессию, которая в его время в России давала возможность защищать права личности. Он выступал по уголовным делам с большим успехом, внося в защиту обвиняе­мого свойственные ему благородство тона, тонкость умственно­го анализа, изящество формы.

Однако, гражданские дела вскоре сделались центром его ад­вокатской деятельности. То обстоятельство, что он сосредото­чил свою работу на гражданских, а не на уголовных делах, не случайность, а имеет глубокую причину, лежащую в воззрении Александра Соломоновича на наказание и уголовный суд.

Уже в одной из своих ранних защит в 1883 году по делу Вайнрупа, он высказал мнение, что на преступника нужно смотреть, как на обыкновенного человека, у которого проявились лишь не­которые уклонения от нормальной человеческой деятельности. Ссылаясь на французского физиолога Клода Бернара, который утверждал, что болезненные явления, в сущности, не что иное, как чрезмерно напряженное состояние нормальных физиологичес­ких процессов, и что нужно только поместить больного в нормаль­ную здоровую обстановку, чтобы его вылечить, Гольденвейзер считал, что «такое же воззрение вполне применимо к большинст­ву тех нравственных болезней человека, которые называются пре­ступлениями. В этих случаях достаточно констатировать, что данное преступное посягательство является случайным уклоне­нием от нормального субъекта и предать дело воле Божьей».

В этой речи уже ясно выражена мысль о ненужности нака­зания. Но вот, в 1899 г. выходит в свет «Воскресенье» Толсто­го. Книга эта производит на Александра Соломоновича глубо­чайшее впечатление. В следующем году он читает доклад в Ки­евском собрании присяжных поверенных на тему: «Преступле­ние — как наказание, а наказание — как преступление (моти­вы толстовского «Воскресенья»)». Из самого заглавия доклада ясен вывод, к которому приходит Гольденвейзер, — что пре­ступление является наказанием для общества, которое одно, а не злая воля преступника, виновно в его совершении; и что об­щество, наказывая преступника, совершает преступление и против преступника, и против самого себя. И в этом коллектив­ном преступлении участвуют полицейские, судьи, тюремщики, палачи — все те, кто накладывает наказание и приводит его в исполнение.

Для Толстого, и вслед за ним и Гольденвейзера, «грех судеб­ного процесса не во внешностях, а в самом его корне». В сущест­ве его они видят продукт «одного лишь своекорыстного стрем­ления людского оберегать свою священную персону и неприкос­новенность своего имущества, каких бы это ни стоило насилий над ближним». И они считают, что уголовная юстиция, предназ­наченная, якобы, для общественного блага и ограждения безо­пасности в общежитии, на деле является апофеозом эгоизма и душевной черствости.[66]

Мучительный вопрос об уголовных наказаниях не покидает Гольденвейзера и в последующие годы. В 1901 г. он делает в за­седании Киевского юридического общества сообщение на тему: «Исправительные заведения в Северо-Американских Штатах»; в 1902 г. читает две лекции в Русской высшей школе обществен­ных наук в Париже о «Вопросах вменения и уголовной ответст­венности в позитивном освещении»; участвует в международ­ных пенитенциарных конгрессах в Будапеште, Париже, Ва­шингтоне.

Осуждая систему наказаний, главной целью которой являет­ся устрашение, Гольденвейзер говорит, что приверженцы этой системы не приводят и не могут привести ни одного примера, когда одним усилением наказания за известное деяние достиг­нуто действительное прекращение этих деяний. Он считает, что вред устрашительного действия более пагубен для обществен­ного строя, чем то, против чего оно направлено, что лекарство — более разрушительно, чем болезнь, и приводит изречение, что «наказание есть меч без рукоятки, который ранит не только то­го, кого им разят, но и того, кто им пользуется».

Однако, Гольденвейзер не