class="p1">Вчера произошло ещё одно событие, облегчившее душу Алексея Палыча. Он известил родителей Бориса. Не полностью известил, а процентов на восемьдесят: таков примерно был, по его мнению, коэффициент честности жителей родной области.

Вскоре после неудавшейся симуляции группа пересекла обещанную Чижиком «железку». Две пары рельсов уходили влево и вправо, безнадёжно теряясь в сужающейся вдали просеке. От полотна несло жаром. Было и тихо и пусто, стрекотали кузнечики. Дорога выглядела необитаемой. Почему-то вид этой пустынной дороги, накалённое полотно и даже кузнечики показались Алексею Палычу нереальными; ему захотелось проснуться и увидеть себя и Бориса в родимом Кулёминске, где-нибудь в районе бочки с прохладным квасом. Но мечтать было некогда: группа уже спустилась с насыпи и заходила в лес.

Алексей Палыч достал записную книжку, вырвал из неё листок и написал на нём стерженьком шариковой ручки послание в никуда.

«Уважаемый товарищ! Убедительно прошу Вас отправить по указанному адресу телеграмму: „Ваш сын Борис выехал мною Москву вызову министра выставку достижений. Мухин“.

Деньги на телеграмму оставляю».

Затем он вынул два рубля, положил их вместе с листком на шпалу и придавил камнем. Полюбовавшись на свою работу, он заменил один рубль на трёшку, чтобы «уважаемому товарищу» осталось, как в старину говорили, «на чай».

Конечно, Алексей Палыч не надеялся, что кто-то из-за четырёх рублей спрыгнет с поезда или остановит состав. Просто он знал, что на свете существуют путевые обходчики. Ведь до сих пор бросают в океан бутылки с записками. По сравнению с океаном полотно железной дороги всё равно что почтовый ящик.

Алексей Палыч как в воду глядел. Часа через два записку обнаружили. Её прочитали и положили в карман. Ещё часа через два нашедший очутился на ближайшей станции. Но телеграфа там не было. Обо всём этом Алексей Палыч не знал и теперь был спокоен за Бориса на те восемьдесят процентов, о которых уже говорилось.

Алексей Палыч, извиваясь, как гусеница, вылез из своего чехла.

В палатках ещё спали. Спал и Борис. Сейчас он не казался таким решительным и суровым, как днём, – обыкновенный мальчишка, с припухлыми, ещё детскими губами. Скоро, очень скоро он подрастёт и уедет из Кулёминска на учёбу. Алексей Палыч надеялся, что Борис не станет учиться на официанта или продавца мяса. Распространилась в последнее время в Кулёминске такая эпидемия. Прослышали некоторые молодые о большой деньге, супермагнитофонах и светской жизни. Вслух десятиклассники об этом не кричали, но кое-что удавалось понять из родительских сообщений. Город забирал их – сравнительно невинных и малоопытных. Забирал навсегда. Возвращал он их только проездом, богатыми до неприличия. В джинсах «Made in Canada», с транзисторами «Made in Japan» они подкидывали родителям внуков, сотворённых в России, и неслись на юга, опыляя прохожих своими новенькими «жигулями».

Кулёминские родители такую жизнь не вполне понимали, но вполне одобряли. Конечно, они бурчали в подушки кое-что насчёт «нашего времени» и своей молодости. Но в глубине души считали, что если дети живут лучше их, то они правы. А если кому не повезло или его судьба сноровкой обидела, то пускай поступает в институт.

Отдувались за всех, как всегда на Руси, – женщины. В данном случае – выпускницы кулёминской средней школы. Они оставались в Кулёминске продавщицами или отправлялись в Город учиться на инженера.

Вот такие мысли вызвал у Алексея Палыча спящий Борис. И тут же Алексей Палыч поклялся, что, если им удастся вылезти из этой истории, он посвятит всю свою жизнь тому, чтобы из Бориса получился учёный.

Стараясь не хрустеть коленками, Алексей Палыч направился к берегу.

Вчера они остановились на берегу озера – не слишком широкого, но конца его не было видно ни справа, ни слева. Сегодня предстояла переправа. Обходить озеро никто, конечно, и не подумает: это противоречит девизу. Хорошо хоть, что встретилось озеро, а не море…

Над озером стелился туман. Где-то в тумане плавало только что взошедшее солнце – в той стороне было светлее. Над зеркальной поверхностью воды туман струился, расслаивался – день опять намечался жаркий.

Алексей Палыч снял пиджак, рубашку и майку, засучил брюки и вошёл в прозрачную воду. Облачка ила вспыхнули и начали медленно оседать у его ног. Тут же неизвестно откуда взявшиеся мальки атаковали его ступни. Они тыкались между пальцами, щекотали. При малейшем движении стайка согласованно отскакивала в сторону, но сразу возвращалась.

Похлопывая себя по тощей груди, Алексей Палыч набирался решимости. Он плеснул водой в лицо и провёл мокрыми ладонями по плечам. Что-то давно забытое, какое-то давнее и доброе воспоминание пришло к нему. Он решительно зачерпнул воды ладонями и храбро плеснул на шею, на грудь и на спину. Мелькнула даже шальная мысль – искупаться. Но в мокрых трусах ходить ему не хотелось.

Умывая лицо, Алексей Палыч ощутил отросшую за двое суток щетину на подбородке. Его давно интересовал вопрос: почему борода, над которой ежедневно измываются при помощи бритвы, растёт как ни в чём не бывало, а прикрытие головы неуклонно редеет? Сам он решить эту задачу не мог, а мнение науки на этот счёт ещё не дошло до Кулёминска. Во всяком случае, вид у него сейчас должен быть вполне неприличный и с каждым днём будет ухудшаться.

Слева что-то тихо шлёпнулось в воду. За мыском прибрежного тростника Алексей Палыч увидел полголовы и конец удилища. Надеясь расспросить обитателя здешних мест, он направился в ту сторону.

Шёл он осторожно, почти на цыпочках: знал, что рыбаки шума не любят.

Рыбак сидел у самой воды, на гнилом чурбаке. Поплавок, впаянный в озеро, застыл у кромки тростника.

– Доброе утро, – сказал Алексей Палыч.

Рыбак обернулся. Это был Гена.

– Тише, – прошептал Гена.

– Клюёт? – тоже шёпотом спросил Алексей Палыч.

– Нет.

– Тогда почему – тише?

– Скоро клюнет.

– Почему ты так думаешь?

Гена молча ткнул рукой в сторону озера. На поверхности воды, минуту назад ещё совсем гладкой, расходились круги.

– Играет, – сообщил Гена.

– Да-да, – подтвердил Алексей Палыч.

Рыбалкой Алексей Палыч не увлекался, но теоретически кое-что знал. Каждый второй в Кулёминске был рыбаком. Все они жаловались, что рыба теперь пошла образованная, зазнавшаяся, презирала обычные приманки и обмануть её было почти невозможно. Рыбаки изобретали какие-то особые снасти, похищали у жён серебряные ложки и выклянчивали старинные монеты, чтобы изготовить из них серебряные блёсны. Червей они подкармливали спитым чаем, поливали валерьянкой и конопляным маслом и только что не мариновали. Они готовы были перелопатить тонны земли в поисках каких-либо особо вкусных личинок. Копались они, к возмущению жён, где угодно, только не в своём огороде. Покидали семьи по пятницам