мы найдем, о чем поспорить за ужином. Но завтра – забирай свою женщину, Арна и не оглядывайся назад, Морган. Мир, который мы с тобой знали, умер под Шалю.* * *

В день возвращения Алиеноры над аббатством Фонтевро висел мерцающий серый туман с зимней моросью. Ее свита разместилась в своих апартаментах на территории аббатства, а саму Алиенору тепло приняли аббатиса Матильда, приоресса Алисия и ее внучка Алиса, теперь монахиня. Они выразили ей соболезнования о смерти дочери, сказав, что желание леди Джоанны принять святые обеты на смертном одре они приняли как великую честь для их ордена.

Алиенора склонила голову:

– Это принесло облегчение в последние ее часы.

Больше она ничего не говорила, как и они. Больно было смотреть на ее горе, но оно укрывалось за щитом яростной гордости, не допускавшей вопросов и сожалений. Когда они сказали, как рады ее возвращению в аббатство, королева снова склонила голову.

– Сожалею, что не могу остаться надолго. После Рождества мой сын встречается с королем Франции в надежде заключить продолжительный мир при помощи брака сына Филиппа с моей внучкой, и я согласилась съездить за ней в Кастилию.

Если у государыни имелись какие-либо сомнения относительно такого долгого и опасного зимнего путешествия через Пиренеи в преклонном возрасте, она ничем их не выдала, и монахини поняли, что им тоже лучше не высказывать собственных опасений. Вместо этого они выразили удовольствие тем, что ее внучка должна когда-нибудь стать королевой Франции.

«Благодарение Всевышнему за то, что Филипп так запутался в паутине собственных отношений, разрываясь между нежеланной королевой и любовницей, которую не признает Церковь», – подумала Алиенора. Ей трудно было согласиться на брак между ребенком своей дочери и человеком, которому она бы и пса не доверила. О двенадцатилетнем Людовике известно было мало, но, по крайней мере, это сын, а не его отец. Конечно, королева не делилась с монахинями этими размышлениями и вторила их любезным пожеланиям, что этот брак, быть может, положит конец войне. Алиенора знала – долгосрочный мир между двумя королевствами невозможен до тех пор, пока Филипп Капет не испустит последний вздох.

Вскоре она поднялась, и прежде чем удалиться в свои покои, выразила желание посетить церковь. Помедлив у двери, королева сказала:

– Со мной прибыли две фрейлины моей дочери, дама Беатриса и дама Алисия. Они верно служили Джоанне при жизни, и подобно ей желают принять святые обеты. Они обе хорошего рода, Беатриса – дочь и вдова рыцаря, а Алисия – сестра тамплиера.

Аббатиса и настоятельница поспешили заверить Алиенору, что с радостью примут придворных дам графини. Она в этом не сомневалась, ведь их аббатство стало теперь родовой усыпальницей анжуйской королевской династии.

* * *

Дождь усилился, и на дорожках собрались лужи. Серебряные капли цеплялись за голые ветки, рассыпанным жемчугом поблескивали в высохшей мокрой траве, но дождь холодил ей кожу. Алиенора плотнее запахнула плащ и вспомнила примету, что дождь в день похорон – это к счастью, когда о покойном как будто само Небо плачет. Дождя не было, когда хоронили и ее сына, и дочь. Промежуток составил всего пять месяцев. Хоть Небо и оставалось равнодушным, королева плакала бесконечными часами перед рассветом, скрывая слезы за закрытой дверью.

Она прошла к нефу по вымощенному плиткой полу, и шаги громким эхом разнеслись по пустой церкви. Факелы, тлеющие в стенных нишах, не разгоняли теней, но Алиенора темноты не боялась.

– Я сделала все, что смогла, чтобы добыть для него корону, Гарри, – тихо сказала она, глядя в сторону клироса, где располагались гробницы мужа и сына. – Но удержать ее в руках – задача Джона.

Она умолкла. Единственным звуком, ответившим ей, был тихий шелест дождя по крыше. Как нелепо. Разве она ожидала услышать голоса из могил? Сесть некуда, только подушечки для молитв разбросаны по полу, а она вдруг почувствовала огромную усталость. Алиенора оперлась на алтарь, подумав, что Всевышний не станет возражать, раз уж ее старым костям нужна эта поддержка.

– Гарри, когда вернусь из Кастилии, то устрою перезахоронение Джоанны. Ее предсмертное желание было лежать рядом с тобой и Ричардом. Я закажу скульптуры всех вас, и еще для себя. Сомневаюсь, что в этом можно положиться на Джона после моей смерти. Он не любил Ричарда, и даже себе самому не смог признаться в вине перед тобой за предательство.

Ей не казалось странным беседовать с мужем, бывшим ее тюремщиком. Они были женаты тридцать семь лет, любили и воевали, жаждали власти и друг друга. И похоронили слишком много детей.

– Только двое осталось, Гарри, – прошептала она. – Жизни остальных оборвались до срока. Но чересчур долго жить – это тоже жестоко. Я знаю, потеря Хэла почти разбила твое сердце. Но ты хотя бы не был с ним рядом, когда он испустил последний вздох. По крайней мере, от этого ты был избавлен. Нет боли сильнее, чем смотреть, как умирает твое дитя.

Алиенора медленно опустилась на колени перед алтарем. Но не молилась. Она оплакивала своих мертвецов.

Эпилог

Аббатство Фонтевро, Анжу

Апрель 1204 г.

Она сгорала от лихорадки, но приветствовала ее и жаждала покинуть тело, становившееся ее врагом. Скоро все кончится, ибо привязывающие ее к жизни канаты рвались один за другим, оставались лишь тонкие как паутина ниточки, вздрагивавшие при каждом судорожном вздохе. Алиенора постепенно начала ощущать, что она больше не одна, но открыв глаза, увидела только кружащие тени. Свечи поблескивали в темноте, как далекие звезды.

– Божьи кости, жена, сколько нам еще тебя ждать?

Уже почти шестнадцать лет она не слышала этого голоса, некогда такого знакомого.

– Гарри, это ты? – прошептала она, боясь верить.

– Конечно я, – голос звучал удивленно и чуть рассерженно. – Кто еще? Хочешь сказать, ты ждала, будто этот сопляк Людовик станет бодрствовать у твоего смертного одра?

– Я и в тебе была не слишком уверена, Гарри, – созналась она.

– Ну хорошо. Если ты заставишь себя долго ждать, я уйду, – предупредил он. – Тебе же почти восемьдесят, Алиенора. Собираешься пережить Мафусаила из одного упрямства?

– Да перестань ты