все их разбил. «Они стащили с него очки, — вспоминала Мэй. — Хуже и придумать было нельзя. Он без них в темноте был словно слепой».

Наутро Леннон был в ужасе и, что пугало, не мог ничего вспомнить. Когда Йоко обо всем узнала, она обвинила Мэй — мол, та не выполнила свою работу должным образом и позволила Джону напиться. Но как Мэй могла его остановить? Йоко была права: влияние Спектора было пагубным. В Англии Джон записывался с ним у себя дома, где он владел ситуацией.

Сессии продолжались. Мэй волновалась насчет пистолета, который Спектор носил в кобуре. Джон был уверен, что патроны в нем холостые. Но как-то ночью разъяренный Спектор выхватил пистолет, помахал им над головой — и прогремел выстрел! Пуля была настоящей, и она застряла в потолке. Ошарашенный Джон попытался свести все к шутке. «Слушай, Фил, хочешь убить меня — убей. Но не трахай мои уши. Они мне еще нужны».

Йоко звонила из Нью-Йорка все чаще — требовала отчетов о том, как продвигается дело. Она, правда, предлагала другую версию событий: говорила, что ей названивал Джон, ибо нуждался в ободрении. Но поведение Леннона по-прежнему было непредсказуемым. К Мэй у него были самые нежные чувства, и даже Йоко никогда этого не отрицала, но однажды, несмотря на это, он занялся сексом с фанаткой и отослал Мэй обратно в Нью-Йорк. Она в глубокой печали улетела, но в Нью-Йорке Йоко тут же повела ее на ужин и попросила вернуться в Лос-Анджелес — заботиться о ее муже. Йоко настаивала на том, что в такие моменты ему больше всего нужна забота. И Мэй, с каждым днем все больше походившая на калифорнийскую рокершу, теперь была не только ассистентом и подружкой, но еще и нянькой.

Мэй сделала, как ей велели. Она была влюблена в Джона. Позже она скажет, что они жили безумной жизнью и она не знала, что ей делать и о чем думать в каждый новый миг.

Сессии звукозаписи шли своим чередом, но вскоре в печати замелькали заголовки о том, как пьяного Джона выкинули из ночного клуба «Трубадур» с гигиенической прокладкой на лбу. Следом появилась история о том, как тот испортил возвращение группы The Smothers Brothers на сцену — ибо орал как оглашенный вместе со своим приятелем Гарри Нилссоном. На следующий день, когда он откроет свежий выпуск Los-Angeles Times, ему будет очень стыдно.

Обычно гнев Джона обрушивался на других, но однажды, когда ему показалось, что Мэй флиртует с Дэвидом Кэссиди, он жестоко ее обругал. Она все отрицала, но он, взбешенный ревностью, не утихавшей ни на минуту, обвинил ее в том, что она с ним лишь из-за денег, а в завершение злобной тирады разбил ей очки, заявил, что между ними все кончено и они летят в Нью-Йорк. Мэй этого не знала, но почти точно так же он набросился на своего отца и выбросил того из дома, который сам же ему и предоставил три года назад.

Сутки спустя Джон и Мэй снова были в Нью-Йорке — лишь для того, чтобы Джон передумал, попросил прощения и оба сели в самолет, летевший обратно в Лос-Анджелес.

58. «Исполним-ка песню моего старого женишка по имени Пол, с которым мы нынче в разлуке…»

Сколь бы необъяснимым и губительным для него самого ни было порой поведение Джона, его дни с Мэй вовсе не представляли собой полтора года загула. Ни в коем случае. Большую часть времени он усердно работал — сочинял, записывал и выпускал песни, и верная Мэй всегда была рядом. В заголовки попадали лишь его неистовые выходки. Когда вышла пластинка «Mind Games», на конверте которой изображен крошечный, похожий на лилипута Джон — уходящий от гигантской Йоко, лежащей на спине, точно Гулливер, — он дал интервью всем американским рок-журналам и даже снял шутливое видео для телеэфира. К сожалению, пластинка стала очередным провалом, получила справедливо плохие отзывы и, по стандартам Леннона, продавалась скромно. Однако потенциал для роста все же был. Пока Леннон ее продвигал, они сблизились с Элтоном Джоном. Оба начали свою карьеру, когда их песни издал Дик Джеймс, и оба впоследствии с ним порвали. Им было о чем поговорить.

По настоянию Мэй Леннон побывал в Диснейленде со своим сыном Джулианом, которому было уже десять и которого он ни разу не видел за два года, что жил в Америке. В гости к отцу в Нью-Йорк мальчика не приглашали, ведь его присутствие в доме Леннонов напомнило бы Йоко о потерянной дочери — она все еще не могла найти Кёко.

Работа над пластинкой «Rock’n’Roll» застопорилась, ибо внезапно исчез Фил Спектор, прихватив с собой уже записанные песни, и Джон растерялся. Он не представлял, что делать дальше. Ответ дал его друг и собутыльник Гарри Нилссон. Он тоже любил «золотую старину», и Леннон согласился выступить продюсером его пластинки — «Pussy Cats». Услышав о проекте, к ним прилетел Ринго, а следом и еще один ударник, Кит Мун.

В первый вечер записи у дверей студии, чего никто не ожидал, появились Пол и Линда. То был первый раз со времен разрыва Beatles, когда Джон и Пол были в одной комнате. И что теперь будет? Вселенский скандал? Ни в коем случае. Когда музыканты собираются вместе и разговоры смолкают или становятся неловкими, они делают то, что делают всегда. Они играют. В тот вечер, когда не было ни Ринго, ни Кита, Пол играл на ударных, а Джон подхватил гитару, и вскоре к ним присоединился Стиви Уандер, и они сыграли «джем» — «Midnight Special». Эту песню Джон и Пол не играли вместе со времен клуба «Кэверн». Лед в отношениях был сломан. В конце вечера Джон пригласил Пола и Линду навестить их в новом доме на пляже к северу от Санта-Моники, куда вместе с ними только что въехали Ринго, Нилссон и Мун. Да, и приезжайте завтра же!

Супруги Маккартни приехали, привезли с собой детей и отправились в тур по дому. Джон и Мэй показали всем свою спальню, в которой, как говорили, Мэрилин Монро развлекала то ли Роберта, то ли Джека Кеннеди, или, возможно, обоих, только в разное время, — никто не был уверен. Но Джон любил эти сплетни. После экскурсии Пол спустился к роялю и начал играть, как делал везде, где бы ни оказался. В то время он горел творческой лихорадкой — у него был успешный сингл, «Live And Let Die»,