осторожностью; рядом бежала отара овец совсем не по-овечьи сосредоточенно. Тут была и старая пятнистая гончая, уже почти совсем слепая; жеребята следовали за кобылами. Из тумана вынырнул Донал, следивший за движением – перед ним на лошади сидел какой-то ребенок. Дар Ши горел. Мев держала его в руке и ощущала, что Келли рядом. Она снова взглянула на лес – путь становился все темнее. Деревья уходили вверх, и туман густел; но они все время видели мать с Мурной и коричневого пони Граги, помахивающего хвостом. Мев завернулась в плащ, почувствовав холод, и мысленно поблагодарила мать за то, что та позаботилась о теплой одежде.

«Папа», – думала Мев. Она ощущала его присутствие все отчетливее, уже не с надеждой, но с уверенностью. Она снова оглянулась и увидела Леннона. Арфист ехал рядом с Доналом, а за ним шли олениха с ланкой. На пони ехала Шамара, жена Роана, держа на руках чьего-то младенца, а дочка ее восседала за ней. Кухарка, как всегда в переднике, шла пешком с двумя судомойками в окружении целой армии пажей. Они то проступали из тумана, то вновь исчезали в нем – они были здесь и не здесь – и так целый Кер Велл. Мев в испуге взглянула вперед и с облегчением вновь увидела свою мать – кобыла ее продолжала идти бесшумными шагами так же покорно, как все остальные. Граги сидел задом наперед на своем пони и смотрел на всех темными серьезными глазами.

Роща понесла потери. Облетело много листьев, и темные твари подползли совсем близко, но все же в ней сохранялись силы: был жив еще Кеннент, хоть листья его и поблекли, как и Митиль, и другие. Арафель пешком вернулась сюда от Аргиада, где осталась ждать ее Финела. Она взяла то, что ей было надо – доспехи и свое оружие. Теперь она огляделась и прикоснулась к листьям Митиль, плетя вокруг той свою защиту – неторопливый заговор особого рода, – Арафель вкладывала в него всю свою силу, ибо она уходила, чтобы больше не возвращаться сюда. Она нашептывала юному древу имена, передавая все, что в них хранилось; она заставила петь камни, звонко перекликавшиеся на ветру. Она вливала силу в землю и в воздух, одухотворяя все, хоть и ненадолго – ибо вскоре всему суждено здесь было померкнуть. Снова открылись цветы. На Кенненте набухли и распустились почки, Митиль выбросила вверх новые побеги, Кетик зазеленел, и ветер стал свеж и сладок. Роща приняла свой прежний облик. Арафель смотрела на нее с разрывающимся сердцем, потом повернулась и пошла прочь. Еще последний взгляд – ее народ всегда совершал ошибки – так эльфы поддавались сладким голосам, нашептывавшим, как было раньше и как должно тому быть. Но ей было пора идти.

Она повернулась к Аргиаду, к теням, которые сдерживала Финела.

– Исчезните, – промолвила она, обладая властью в этом месте; и голос ее был так тих, что ветер мог бы заглушить его, и так непререкаем, что раздавался и среди раскатов грома. Свет сиял вокруг нее – лунно-холодный, с отблесками солнца, он отражался в водах Аргиада, и искры сыпались от эльфийских доспехов и оружия.

Далъет подходил, собрав своих союзников. Они шли от Дун Гола, потоками летя на лошадях, как ночной кошмар. Но было там и нечто худшее, чем Далъет, то был голос, который направлял их всех: именно его-то она и искала, чтобы завладеть его вниманием безраздельно, пока он не прекратит звучать.

Она вскочила на спину Финелы. Эльфийская кобылица вздрогнула и вскинула голову.

И шепот долетел до Арафели, как он долетел до дроу, тихо наступавшего сквозь призрачные деревья. Он воспевал радость битвы и безумие, искушая славой и самопожертвованием, – но это тоже был всего лишь соблазн, как соблазняла ее роща вернуться, затаиться в безопасности, заснуть в ожидании конца.

Так они ошиблись однажды, обратившись в своих войнах к драконам – древним, несущим в себе память мира; но этот был древнее всех, и голос его обладал магией.

Этого им так и не удалось приручить. Он сам развратил их. «Ступай за мной, – говорил он, – выводи людей, не бойся ничего. Не забывай о своей гордости. Бери то, что по праву твое. Я – власть сильнейшая из всех в моем роде; слушай меня. Слушай».

– Только не я, старый червяк, – ответила она. – Иди найди меня, если сумеешь… если сможешь нарушить мои обеты.

И снова перед ними был черный всадник, возникший в тот самый день у Лоуберна – в тот день, который не был похож на день, когда солнце было плотно укутано в пелену туч. Они собрали всех, кого смогли, и шли теперь на юг без остановок, ибо Брадхит наступал им на пятки; всадники Дава поджигали хутора, и со всех холмов поднимались столбы дыма.

Но этот всадник не был человеком Дава, он вовсе не был человеком: Барк знал, кто он такой, и, несомненно, Ризи тоже знал. Что до Оуэна и Маддока – они остались лежать у Лоубернского брода, с ними пал Блин и немало других под дождем стрел Брадхита. Так что неудивительно, что этот всадник ехал с ними, сопровождал их, то отставая немного, то опережая.

«Госпожа предвидела это», – думал Барк. Эта мысль приходила к нему не впервые, и от этого ему становилось еще страшнее, ибо она могла предвидеть и будущую судьбу Кер Велла – Донкад, предавая все мечу и пожарам, продвигался вверх по долине.

Ризи не говорил ни слова. Губы его были плотно сжаты: он не проклинал противника, угрозу таил только его взгляд, черный и зловещий. От дикости он перешел к обреченной темной ярости и ни разу не открыл рта с тех пор, как рядом с ним был убит Оуэн.

Но вот всадник снова проехал возле них – черная тень, темнее, чем знамена южан.

– Ты! – вскричал Барк, не в силах более выносить его присутствия и не заботясь о том, что его сочтут сумасшедшим. – Сгинь! Мы больше никого не отдадим тебе!

Он не мог различить лица, зато видел, как смотрят другие, – осунувшиеся южане вытаскивали мечи, а потом в недоумении опускали их снова в ножны. Лишь Ризи с обнаженным клинком поскакал в сторону и резко остановился затем, ибо в тени деревьев у дороги стояли в ожидании его другие, темные всадники. Лицо его побелело, и меч задрожал в руке.

– Нет, – сказал Барк, – Ризи, вернись.

– Я вижу Маддока.

– Кер Велл, – промолвил Барк. – Ризи, Кер Велл. Помни о нем.

И южанин повернул свою лошадь – она прижала уши и раздула ноздри, глаза дико вылезли из орбит; она рвала узду и ржала, спотыкаясь от изнеможения. Отряд