это для Кер Велла, озеленяя его поля; и все же эти чары пускали глубокие корни. Чтобы разрушить их, понадобится вся сила Дун Гола – так она создавала преграду промозглым глубинам Лиэслина. Она несла с собой волну жизни, увлекая за собой свой Элд. Подчас ее деяния были хрупки, как цветок, выраставший из-под копыт эльфийской кобылицы, или росток, проклюнувшийся из семени. Но она захватывала все более широкие пространства на восток и на запад, затмевая призрачные деревья Далъета пусть невзрачной, но истинной жизнью. Зацвели лилии на водах Аргиада, старая ива, напившись на берегах Керберна, из последних сил выпустила новые побеги, и древний дуб покрылся свежей листвой, приняв ее прикосновение за солнечные лучи. Даже за рекой Смерти расцвели призрачно-белые цветы.

Дроу было не пересечь эту наступающую волну. И они бежали от нее.

Но теперь зло возникло прямо перед ней: бледные и стройные дроу, окруженные тенями и огнем, так что вид их напоминал заходящее солнце. И ветра подчинялись им, ледяные и смертоносные, убивающие жизнь. И все равно перед ними распустился золотистый цветок, угрожая всему их волшебству. Они отпрянули, намереваясь начать новую атаку, но Арафель пустилась за ними вслед, оттесняя их шаг за шагом.

– Тебе дорого обойдется эта борьба, – промолвил один из них, чье имя было Саллак.

– У тебя есть Кеннент, и корни его глубоки, – сказал другой, – но даже их уже подтачивают.

– Госпожа Смерть скоро погибнет, – продолжил первый. – Сейчас она процветает, но стоит исчезнуть людям, и ей самой придет конец.

– Ты безумна, о Арафель, если полагаешься на таких союзников, как люди и Смерть. Ты ведь Ши. Это противоестественно.

– Все твои чары рухнут. Они смертны по своей сути. Взгляни на нас и вспомни, кто ты. Довольно войны. – И Саллак придвинулся ближе. – Зеленая сень вновь опустится на Дун Гол. И мы вновь назовем его Аиргиди – место серебряных листьев и звезд.

– Вспомни, мы ведь друзья.

После этих слов она обнажила меч – и один исчез, но Саллак остался.

– Нас столько, сколько листьев в лесу, – промолвил Саллак. – А человек этот – Киран ему имя. Ты ищешь его? Мы не забыли о нем. Я могу показать тебе, где он.

– Исчезни, Саллак! – И Арафель протянула к нему не правую руку с мечом, но левую, которой плела свои чары. – Или покорись мне – ты знаешь, что я предлагаю. Память. Зеленую тень и ясное солнце…

Он вскрикнул – несмотря на всю свою холодность, он был все еще подвластен боли, и зеленые чары прожгли его насквозь.

– И у нас это будет. Мы стали мудрее, чем прежде. Мир, Аовель! Кто сеет раздор, как не ты?

– Холодные камни, безжизненное богатство, падение Кер Ри – вот, чего вы хотите! Ты служишь тьме, ненавидящей нас, – неужто ты не видишь этого?

– Ненавидящей нас? А разве люди нас любят? Ты поделилась с ними всем белым светом, и чем они отплатили тебе?

– Червь развратил людей… О, Саллак, подумай! Если ты еще в состоянии это делать. Дракон использует тебя: он никогда не любил ни эльфов, ни людей. От натравливал их друг против друга.

– О Аовель, помнит ли твой камень? О Кер Ри, превращенном в Дун Гол? – злорадство звучало в голосе, такое злорадство, что оно чуть не опрокинуло ее. – Подойди ближе.

Она вытянула руку, чтобы защитить себя, меч ее померк, и камень на груди похолодел.

«Лиэслин, – раздался шепот, но то говорил не Саллак, некто другой говорил его устами, и перед лицом его она содрогнулась. – Приветствую тебя, Арафель. Подойди, Арафель, не останавливайся. Другие позаботятся об этом человеке. Мы с тобой должны встретиться. А чары – о, плети их изо всех своих сил, ты лишь растратишь себя. Мои же не убывают, пока ты транжиришь свои».

Вздрогнул даже Саллак. Дроу отступили в беспорядке, придя в себя, лишь удалившись.

«Киран, – прозвучал презрительный голос. – Киран, Киран Калан».

Арафель не рискнула ни отвечать, ни принимать сражения. Она всего лишь стояла недвижимо, и даже это требовало немалых сил в той жути, что веяла вокруг нее.

– Ты не можешь коснуться его, – вскричала она в пустоту. – Попробуй, Саллак. Попробуй. Когда кто-то из нас уходит этим путем, ни ты, ни я не можем его догнать.

«Потому что он ничего не хочет, он ничего не помнит. – Зло скакало и потрескивало, как огонь, в голосе, доносившемся из-за черных деревьев Далъета. – Тебе не добраться до него, пока он не вспомнит себя – а он не вспомнит, мы зачаруем его, мы обречем его на муки и боль, о Аовель, и они будут длиться столько же, сколько твои, – отмщение и терпение – этим мы овладели в совершенстве. Мы отдадим тебя дракону».

– Уйдите!

«К этому твоему человеку?»

И все исчезло. Лишь звуки голоса раздавались еще долго.

Что-то коснулось его слабо и издали. И он вспомнил, что он блуждал и даже Аодан сбился с пути в лесах, покрывавших всю поверхность земли, в обрывках мыслей и чащобах желаний. Трудно было двигаться, но направляться туда, куда он был должен идти, казалось и вовсе невозможным – от этого у него болело сердце. Но теперь сквозь дрожь земли, словно и она испытывала боль, до него доносился голос.

Он оглянулся через плечо на темные деревья, и там стояли эльфы.

– Брат, – окликнули они его, – что ты здесь делаешь один?

Он видел их и прежде. Но ни разу они не подходили так близко. Он смотрел на них, на их прекрасные и жуткие лица, вглядывался в глаза Ши. Но они были Ши неизвестного ему рода. Он читал в их глазах холодную власть и страсть к тысяче вещей, искушающих эльфов.

– Брось камень, – шептали они. – Он мешает тебе.

Аодан заржал, разбивая их чары. И тогда Киран смог отвернуться от них, с отчаянием устремив взор на запад.

– Брось его, Киран Калан!

Он сжал камень в руках, но они владели его именем, и тяжело было заставить себя не слышать их, ох, как тяжело. Где-то было место, зал, лица любимых им людей. Они хотели показать ему вновь эти вещи, чтобы связать его именем, которого когда-то хватало ему, – они предлагали все это, и сердце его стенало где-то в камне.

– Киран! – окликали они его. – Киран!

Аодан бежал и бежал на запад, с силой отталкиваясь от земли. Мелкие тени наскакивали на него, и черные эльфы гнались за ним следом. Но вперед и вперед летел скакун, чувствуя его отчаянье, и наконец начал опережать их.

Но впереди ждало нечто худшее. Он чувствовал это – словно мир раскололся, словно проказа покрыла все сущее.

Он вырвался из леса на вершину холма и увидел в долине, простиравшейся перед ним, тьму, ни с чем не сравнимую, такой черноты не было во