– Не сюда, – покачал головой Каден.

– Понятно, – кивнул Длинный Кулак. – К горам. Но почему? Что ее связывает с этими местами?

– Здесь пустынно, – ответил Каден.

Правда была сложнее, но он сомневался, что найдет для нее походящие слова.

– Мир полон пустоты, – мотнул космами Длинный Кулак. – И в величайших из ваших городов есть дыры и пустоты, куда никто не ходит.

– Здесь когда-то побывала ее мать. Думаю, ей хочется увидеть то, что та видела.

Шаман нахмурился:

– А что, девушка всегда говорила правду? Она не способна обмануть?

Каден и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос, и не только относительно Тристе. У него еще саднило уши от обвинений Тана: «Они с тобой играли, Каден. Со всеми нами играли…»

Правда, он убедил старшего монаха погодить с осуждением и, пока они не узнают больше, принять участие в охоте. Сейчас Тан был где-то на востоке, вел тех ишшин, что могли пройти кента, за восточные врата Моира. Они надеялись взять след Тристе, догнать ее, а если не ее, так, может быть, перехватить ил Торнью.

Если Тристе действительно здесь. Если кенаранг, чтобы найти ее, оставил свой пост на севере. Одни догадки, бешра-ан и отчаяние, но ничего лучшего они придумать не сумели, и любой план был лучше, чем сидеть в Аннуре или Мертвом Сердце, пока не захлопнется устроенная кенарангом ловушка.

– Тристе незачем было лгать, – подумав, отозвался Каден. – Она не могла знать, что через несколько недель окажется на свободе.

Шаман сплюнул на пропеченную землю.

– Зато, оказавшись на свободе, она могла припомнить тот разговор. И направиться куда угодно, лишь бы не сюда.

– Нет, – перебирая свои воспоминания, возразил Каден. – Она была пьяна адаманфом. Почти бредила. И сказано это было мельком, невзначай. Такое не запоминается.

– Тонкая нить, – заметил шаман. – А если она оборвется, мы окажемся далеко от главных событий и вернемся не скоро.

Каден кивнул и снова обернулся к кента. Из Мертвого Сердца они ступили на затерянный в океане безымянный островок, а потом еще на два или три дневных перехода в Анказ – все в пару десятков шагов. От такого содрогалась душа. Короли за такую власть пошли бы на убийство. Императоры и убивали. Но это было еще не все. Ближайшие врата вывели их за сотню миль от нужного оазиса – если его вообще удастся найти.

– А ты не мог бы, – спросил Каден, изучая арку, – построить еще одни?

Длинный Кулак обернулся к нему.

– Ты понимаешь, о чем просишь?

– Нет, не понимаю. Но кшештрим их строили, а ты больше чем кшештрим.

– Тогда кшештрим создали и пространство между звездами.

Каден тряхнул головой:

– То есть?.. Кента были всегда?

– Кента – не то что камень или сталь, – сказал Длинный Кулак. – Они не вещественны. Не часть этого мира.

Арка поблескивала, ее серебристый материал в пылающем солнце выглядел до странного тусклым. Сквозь нее Кадену открывалась та же растресканная глина: наполовину камень, наполовину грязь.

– Не понимаю, – признался Каден.

– Твой мир подобен стене, – ответил ургул. – Кшештрим пробили в ней дыры, но дыры – это не стена, и не кшештрим создали то, что лежит по ту сторону.

– А ты не мог бы пробить еще дыру?

– Их это уничтожило, – жестко и ровно, как пустыня вокруг них, прозвучал ответ шамана. – Всех и навсегда. Я не стану больше необходимого вмешиваться во владения Безымянного.

Голос шамана неуловимо изменился, и Каден, не понимая этой перемены, вместе с ним отвернулся от кента к крошечными пикам на западе, в надежде найти где-то там девушку и богиню – найти живыми.

Необходимость спешить донимала обоих острым шипом в нежной коже, но нельзя двигаться быстрее возможного. Длинный Кулак немилосердно гнал вперед, а Кадену изменило собственное тело. Еще год назад он носился по Костистым горам, дни напролет бежал, уходя от эдолийцев. Но за год сидячей жизни, когда пробежки по Вороньему Кругу сменились спорами в совете, у него размякли и ноги, и легкие. Шаман ждать не желал. Они шли день, шли ночь, наслаждаясь прохладой при свете круглой, низко стоящей луны. И следующий день шли, останавливаясь только затем, чтобы подкрепиться сушеными плодами из заплечного мешка Кадена. Все же под конец второго дня даже богу пришлось смириться со слабостью избранной им плоти, и под кровавым закатом они разбили на плоской земле нехитрый лагерь.

Ночь выдалась на удивление прохладной, но дров здесь не было, и Каден, вдоволь напившись, подложил под голову мех и откинулся на спину. В Костистых горах ему сто раз выпадал ночлег и похуже, так что он думал сразу заснуть. Но его тело, впервые после выхода из кента получив передышку, остыло, занемело и взялось ноющей болью. Боковые мышцы бедер свело так, что под пальцами, когда он попытался их разминать, казались каменными. Ничего не добившись, он снова лег и отдался боли, как теплу в холодной ночи.

Длинный Кулак не ложился. Сидел с поджатыми ногами, лицом на северо-запад, сложив на коленях руки. Знакомое положение – Каден провел в таком полжизни: сидел, пел, рисовал, мерно дышал. Но ургульский вождь не пел и не рисовал, в его позе было нечто неуловимо хищное, не сочетающееся с покоем. Открытые глаза сверкали острыми звездными блестками.

Каден наблюдал за спутником, чувствуя, как беспокойной змеей сворачивает и разворачивает свои кольца тревога. С похода на Поясницу вбитое в него монахами спокойствие давалось все трудней. Ваниате ускользало из рук. А войдя в транс, он все равно ощущал свои страхи и надежды как неслышимый, но осязаемый звук. И на языке висел переспелый, гнилостный привкус отчаяния.

Шаман в эти дни его почти не замечал – широко шагал по сухой земле, устремив взгляд к горизонту. Когда же Длинный Кулак обращал глаза на Кадена, внутри у того что-то вздрагивало. Можно было бы сбежать в ваниате, но Каден не забыл, как легко его спутник разбил транс, и не сомневался, что шаман может повторить это по первой прихоти. Их соседство походило на соседство со скалистым львом – тело Кадена просилось бежать, да только смысла не было. Как и смысла драться. Оставалось одно: держаться спокойно в надежде, что зверь не обратит на тебя внимания, и Каден сохранял спокойствие, смотрел под ноги, на трещины в земле и старался не ломать голову над назойливыми, как летние мухи, вопросами.

Но сейчас ни ему, ни шаману не на что было отвлечься. Ночь лишила землю красок и форм, заменила бурый цвет земли и красноту приблизившихся гор серыми и черными тонами.

Звезды горели ярко, но их молчаливый блеск ничего не значил, и Каден в конце концов отвел от них взгляд. Длинный Кулак виделся ему четкой тенью, вырубленной резцом в сплошной темноте. Его лица Каден не различал. Так ему было легче говорить.

– Кем он был?

Длинный Кулак отозвался не сразу. Помолчав, он провел себе пальцем по середине груди, словно вскрывая кожу и кости под ней.