собственные причины держаться подальше. Один старик произнес длинную речь, которую Бакич перевел лаконично:

– Этот мужик грит, они все очень счастливы.

В течение следующих нескольких дней евреями, к сожалению, овладела какая-то пагубная кичливость. Казалось, что с них снято некое проклятие. Они появлялись то тут, то там, метя снег подолами шинелей, притоптывая ногами в новеньких сапогах, размахивая руками в теплых перчатках. Их лица сияли от мыла, желудки были набиты тушенкой и сухофруктами. Это была не жизнь, а какой-то воплощенный псалом. А потом, так же внезапно, евреи исчезли.

– Что с ними случилось?

– Думаю, их перевели в другое место, – сказал Бакич.

– Почему?

– Они причиняют досаду.

– Но кому?!

– Партизанам, каким не досталось ни шинелей, ни сапог. Они причиняли досаду комиссару, и тот прошлой ночью переместил явреев подальше.

Майор Гордон встретился с комиссаром. Труппа Антифашистского театра устраивала концерт в честь освобождения, и к майору обратились с вежливой просьбой предоставить тексты и ноты английских антифашистских песен, чтобы на сцене были надлежащим образом представлены все союзники. Майору Гордону пришлось объяснять, что в его стране нет антифашистских песен, как нет и патриотических песен, которые кто-то стал бы добровольно петь. Комиссар с мрачным удовлетворением отметил это очередное свидетельство западного упадка и загнивания. Он не испытывал никакого желания настаивать или расспрашивать. Много лет назад, в Москве, его уже предупреждали. А в Испании он окончательно убедился. Бригада Эттли[190] нипочем не желала распевать патриотические песни.

Когда с этим вопросом было покончено, майор Гордон сказал:

– Я слышал, что евреи переехали.

Сегодня Бакич остался на улице, а в роли переводчика снова выступал интеллигентный молодой человек. Не посоветовавшись со своим начальником, он ответил:

– Их здание понадобилось Министерству сельского хозяйства. Для них нашли новое жилье в нескольких милях отсюда.

Комиссар спросил, о чем идет речь, хмыкнул и встал из-за стола. Майор Гордон козырнул, и беседа подошла к концу. На лестнице его догнал молодой переводчик:

– Поясню вам насчет евреев, майор Гордон. Их необходимо было убрать с глаз долой. Наши люди не могли понять, с чего это к ним особое отношение. У нас в партизанских отрядах есть женщины, которые трудятся не покладая рук целыми днями, не имея ни сапог, ни шинелей. Как им объяснить, почему все это должно быть у этих стариков, которые не приносят никакой пользы для нашего дела?

– Я бы вашем месте сказал вот что: именно потому, что они старые и беспомощные. Их потребности больше, чем у молодых и пылких героев.

– Хуже всего, майор Гордон, что они пытались наладить здесь коммерцию. Они пытались сменять то, что им прислали, у крестьян. Мои родители из евреев, и я понимаю образ мыслей этих людей. Они просто не могут не торговать.

– Ну и что в этом плохого?

– Война – не время для торговли.

– Что ж, надеюсь, им предоставили приличное жилище.

– Вполне подходящее.

VII

Зимой сады казались меньше, чем были когда-то, в полном своем уборе. Они просматривались насквозь от ограды до ограды; занесенные снегом лужайки и клумбы; пройти можно было лишь там, где кто-то уже протоптал дорожку. Майор Гордон ежедневно приносил белке горсть крошек от печенья и кормил ее через решетку клетки. Однажды, когда он предавался обычному развлечению, наблюдая, как зверек прячет пищу в укромные местечки, с опаской возвращается, хватает новую порцию, отпрыгивает и снова выполняет ритуал закапывания и укрытия, он увидел приближавшуюся по тропинке мадам Каньи. Из-за охапки хвороста на спине она согнулась едва ли не до земли, поэтому не могла заметить майора, пока не подошла вплотную.

Майор Гордон в тот день был в особо подавленном настроении, поскольку только что получил радиограмму о том, что его отзывают. Миссию ждало очередное переименование и реорганизация. Сам он должен был явиться в Бари в кратчайшие сроки. Майор Гордон не сомневался, что на него нажаловались из Белграда и он больше не является персоной грата.

Он тепло поздоровался с мадам Каньи.

– Позвольте мне понести это.

– Пожалуйста, лучше не надо.

– Я настаиваю.

Мадам Каньи огляделась по сторонам. Вокруг не было ни души. Она позволила майору взять ее ношу и донести до их хижины.

– Вы не переселились вместе с остальными?

– Нет, мой муж нужен здесь.

– И на вас нет шинели.

– На улице я ее не ношу. Только в доме по ночам. Из-за этих шинелей и сапог нас возненавидели даже те, от кого мы прежде не видели ничего, кроме добра.

– Но ведь партизаны славятся своей дисциплиной. Неужели вам угрожало насилие с их стороны?

– Нет, дело не в этом. Все из-за крестьян. Партизаны их побаиваются. Ведь позже им придется жить с ними, а сейчас они полностью зависят от поставок провизии из деревень. Мои соплеменники начали обмениваться с крестьянами излишками. Они давали им иголки, нитки, бритвы – словом, вещи, которые сейчас нипочем не достанешь, а те приносили индюшек и яблоки. Деньги нынче никому не нужны. Крестьяне предпочитали обмен с нашими людьми партизанским распискам. Вот в чем заключалась проблема.

– Куда же делись остальные?

Она произнесла название, которое ничего не сказало майору Гордону.

– Вы даже не слышали об этом месте? Это в двадцати милях отсюда. Это концлагерь, который устроили немцы и усташи. Они держали там евреев, цыган, коммунистов и роялистов, заставляли их работать на канале. Перед тем как уйти, они убили всех, кто выжил, – таких было немного. Зато теперь партизаны нашли для лагеря новых обитателей.

Они добрались до сарая, и майор Гордон вошел, чтобы сгрузить свою ношу в угол у маленькой печки. Тогда он в первый и последний раз переступил порог этого дома. У него осталось мимолетное впечатление опрятной нищеты, а затем он снова вышел наружу на снег.

– Послушайте, мадам Каньи, – сказал он. – Не падайте духом. Меня отозвали в Бари. Как только дорогу расчистят, я уеду. А когда доберусь туда – обещаю, я устрою настоящую бучу. У вас там много друзей, и я растолкую им вашу ситуацию. Мы вытащим вас всех, не сомневайтесь.

До своего отъезда майор Гордон еще раз имел дело с мадам Каньи. Однажды ночью с небес упал огромный пакет разнообразной литературы – дар одной из тех нелепых организаций, которые процветали в те дни в Бари. Эта контора занималась идеологическим перевоспитанием балканского населения путем распространения журналов «Форчун», «Иллюстрейтед Лондон Ньюс» и разного рода просветительской литературы, написанной в духе старомодного агностицизма. За месяцы службы майора Гордона здесь ему время от времени доводилось получать подобные посылки, и он неизменно складывал их в