у магазина ошивается. Кисель в последнее время крестиками промышляет. Где-то научился изготовлять их из проволоки-нержавейки, да так здорово — по три рубля за штуку с руками оторвут! Тем и живет, еще и на винишко перепадает. Вот Кисель и сообщил, что уже и на даче Вовку выследили, завтра часиков в девять брать будут. Что делать? Взял Вовка три «бомбы» азербайджанского по ноль семь, две вчера принял, одну на утро оставил. Вот и пьет утром в тоске и одиночестве. Страшно Вовке, скоро девять, трясет его, мысли путаются, а как допил, вдруг отпустило, хоть и знает он, что ненадолго, но повеселел, вздохнул полной грудью, распрямился даже. И пришла в голову мысль — как же все-таки всех перехитрить. Мысль до того понравилась Вовке, что он тут же, превозмогая себя, поднялся и, за стенки держась, вышел в сени, окинул взглядом довольно высокую и крутую лестницу на чердак, чертыхнулся в адрес дядьки, который выстроил такую лестницу высокую, крутую, и, не раздумывая, на первую ступенечку поднялся. Присел, отдышался и, уже на четвереньках, так понадежнее, на вторую перебрался. Ступенечки широкие, влажные, потемневшие, кое-где по углам пыль скопилась за много лет, а кое-где, наоборот — с крыши капало, — подгнили, в общем, ненадежные. Запросто загреметь можно…

— Ну, отдохнули, — бормочет он, — пойдем дальше… вот так… вот так… Владимир Константинович… потихоньку, полегоньку… на бок… на бочок… теперь на колено… ручками упремся… еще немного… еще чуть-чуть… уф!.. н-ну… у-уф! Сердце обрывается, весь по́том так и покроешься, нет здоровья. Да и откуда ему взяться, здоровью-то? Сегодня утром я посчитал — выходит, пью уже семнадцать дней. Или девятнадцать все же? Ну, не важно. Если среда — то семнадцать, а если пятница, тогда девятнадцать. Да. Надо как-то выбираться. А тяжело! Если б кто знал, как тяжело. Очень. А было время, когда я не понимал, как это можно страдать с похмелья. Неужели было?! Конечно. Думал, что притворяются люди, придумывают повод для продолжения пьянки. За компанию лишь и присоединялся к похмеляющимся. Ради бравады юношеской — тоже хотелось мужчиной казаться. И еще — чтобы других не обидеть. Матушка, помнится, говаривала частенько: «Вовка наш жалостлив, рубаху с себя снимет да отдаст!»

А еще я думаю — мне всегда нравилось посидеть в компании, поговорить, я — общительный человек, одиночества не любил. Вот что тогда было важным. В общем-то, если откровенно, пока сам с похмелья не стал страдать, в водке я не видел ничего приятного. Притворялся, что приятно пить, — это правда, а на самом деле воротило с нее. В техникуме я спортом занимался. Хе-хе-хе… Спортсмен! Мастер… по бутыльболу… Ну, что? Еще на одну ступенечку переберемся? Торопиться не будем, время есть, раньше десяти, я думаю, они сюда не заявятся, я все рассчитал. Сейчас на чердаке хорошо, солнце, свежий ветер, голуби, поди, воркуют… Что-то такое похожее было, когда попал после техникума по распределению на Дальний Восток. Да, много света, солнца, проветренности во всем мире и… парочки по скамейкам воркуют, завидовал. Назначили меня прорабом участка. Неожиданно после голодноватого студенчества появилось сразу много денег. Рабочие на «вы» называют. А главное — самостоятельность, масштаб, объекты на сотни тысяч. Работа нравилась, даже увлекала. Помнится, я даже стыдился этого увлечения работою, все казалось мне, что я своим увлечением как-то оскорбляю более старших товарищей. В них же я подмечал некоторое пренебрежение к делу. И старался хотя бы внешне походить на них. Поэтому только и от выпивок не отказывался, когда звали. Хотя и шел на них с тяжелым чувством.

А пьянки следовали одна за другой! В первое время меня поражало: работать-то когда?! С аванса, с получки, с премии, со сдачи объекта, по случаю дня рождения, праздников, с выговора, с награды ли, в субботу обязательно, в понедельник — тоже. Месяца через два-три обнаружил я, что если не каждый день, то через день — пьян! Отказаться как-то неудобно, скажут: «Молодой, загордился, выделиться хочет перед начальством!» Ну и идешь к столу, даже руки потираешь, как опытный пьяница. Идешь и думаешь: «Рюмку-другую, чтоб только не обидеть хороших людей — и в общежитие, почитать что-нибудь». В техникуме я очень любил читать. Всего Диккенса прочел и этого… как его, ну… Флобера. И наших, помнится, читал, Грина, например, или Чехова, Бабеля тоже любил. До сих пор из Конармии помнится… «Крошили мы шляхту по-за Белой Церковью. Крошили вдосталь, аж деревья гнулись…» Все читать меня тогда тянуло… Ан нет — одну, другую рюмку выпьешь, третью примешь, ну и пошло-поехало! У кого-то обязательно деньги найдутся, кто-то куда-то смотается на машине, и вот уж и привезли — гуляй до утра! А утром на работу. Сидишь на разнарядке, носом клюешь. С похмелья не страдал, а вот спать хотелось.

Ну вот, с год-то так я еще держался, справлялся на два фронта. Денег, правда, уже не хватало. Да и каких тут денег хватит?! Вот и бегаешь в бухгалтерию за авансом, выдумываешь разные предлоги. Помню, шапку спрячешь за пазуху, а мороз! Зайдешь, так, мол, и так — холодно, шапку не мешало бы приобрести, дайте полсотенки на шапку. Ну, посмеются в бухгалтерии, там в основном женщины были, да и дадут, выпишут. А Мишка-нормировщик уже шепчет: «Я сейчас, занимай столик». Тот Мишка приехал к нам откуда-то в командировку и все собирался назад уехать, стул даже не брал, сидел на чемодане, спился совсем, сипеть стал и всем говорил, что он вот-вот уезжает, сколько ж можно на чемодане сидеть!

Ну что ж, дальше — больше, и стал я уже фиктивные наряды подписывать: денег-то никак не хватало. Мастер у меня оказался пройдохой. Любой дефицит достанет, дай только наличными. Вот и пошли наряды, теперь деньги у нас всегда были. Что-то доставали, что то обмывали. Так с год тянулось. Прогулы, естественно, пошли, выговоры — простые, строгие и с последним предупреждением. Один объект комиссия вообще не приняла. Ну потом, конечно, был вытрезвитель, товарищеский суд — перевели на три месяца в подсобники… Давай-ка, Владимир Константинович, еще на одну ступенечку передвинемся повыше… вот так… вот так… сзади себя локотком обопремся и… фу-ты, пылища-то какая! Десять лет, поди, не мыли здесь… во-о… хо-ро… Уф!.. У-у-уф! Да-а-а… а на чердаке сейчас благодать, солнце бьет через все щели, опилки под ногами — солнце их нагрело — пахнут вкусно! И голуби у слухового окна чистят перышки… А сердце как колотится. Да-а… никуда ты теперь не годишься, Владимир Константинович, теперь с неделю надо в себя приходить, вот так-то сразу теперь не остановишься, тормоза спускать теперь надо постепенно. Если бы возможности позволяли,