Это верно. Но после этих действительно потрясающих явлений менее всего способны взволновать или просто дойти до человека такие мелко-неврастенические записи. Есть какая-то фальшь и наивность в столь распространенном теперь стремлении отразить стилистическими судорогами катастрофы последних лет.

Надо очень любить стихи Цветаевой, чтобы простить ей ее прозу. Не могу не сознаться: я очень люблю стихи ее. Добрая половина цветаевских стихов никуда не годится, это совсем плохие вещи. У Цветаевой нет никакой выдержки: она пишет очень много, ничего не вынашивает, ничего не обдумывает, ничем не брезгует. Но все-таки ей — одной из немногих! — дан «песен дивный дар» и редкий, соловьиный голос. Некоторые ее строчки, а иногда и целые стихотворения, совершенно неотразимы и полны глубокой прелести. Не хватает ей простоты. Пушкин писал жене: «Если будешь держать себя московской барышней, ей-ей разведусь», — цитирую по памяти, едва ли точно. В Цветаевой очень много московской барышни. Не сомневаюсь, что это показалось бы ей упреком не существенным — эстетическим «возраженьицем». Но мне кажется, что это гибельный порок.

МЦ отреагировала в письме Ольге Елисеевне Колбасиной-Черновой от 17 октября 1924-го: «Он был учеником Гумилева, писал стихотворные натюрморты — петербуржанин — презирал Москву…» Беглое знакомство МЦ с Адамовичем состоялось тогда, в 1916-м, в доме Каннегисеров. Теперь оно продолжится в текстах. А в принципе, — как говорил в таких случаях Маяковский: «Встретимся через сто лет», и ею уже было написано:

Во Вшенорах Аля ходила на рождественскую елку на виллу Боженка. Там во второй половине богатого каменного особняка живут семьи: Чириковых и вдовы Леонида Андреева — Анны Ильиничны. Туда же часто — в гости и на литмероприятия — заглядывает МЦ.

Год близится к концу. МЦ сидит дома, много вяжет, в основном шарфы, шерсть быстро расходуется. «Живу домашней жизнью, той, что люблю и ненавижу». Ну, не совсем — домашней. В «Современных записках» (1924. XXI кн.) напечатана проза — очерк в форме дневника — «Вольный проезд». Первая ее проза такого толка, не напрямую дневниковая, но опирающаяся на прошлую жизнь в дневниковых записях.

Как это выглядело вчерне, в записи 1918 года?

Теперь — так:

Так возникает проза. Костяк обрастает мясом, все оживает, слово дышит, время существует и движется. Это пробовал делать и Сергей Эфрон. Скорей всего, именно МЦ подтолкнула его к этим опытам. По крайней мере, она твердо ступила на путь прозы, параллельный поэзии, но совершенно автономный. Скоро в «Современных записках» (1925. № 6) выйдут и «Мои службы», более дневниковые.