Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марина Цветаева — полная противоположность Бориса Пастернака. Она вся — чувство, сказка, традиция, страсть. Она музыкальна и чувственна. Она любит Россию Блока и музыкальные сны Андрея Белого. Не только поет красу исторического прошлого, но и любовно тянется к светящемуся настоящему. Кремль царской славы — за каждым стихом, ее литературная культура насыщена Байроном и французским декадансом. В Марине Цветаевой соединяются благородная аристократическая традиция со страстным анархизмом простой русской души. Она погружена в музыку и воспоминания, в тихую тоску, она гордая и мудрая. Превыше тяги к белым и красным для нее является тяга к Руси. Ее патриотизм растет со страданием.
Для знакомства с чешским читателем достаточно. На взгляд МЦ, Кубка отлично перевел бы ее «Метель». Они были знакомы. Встречались в пражском отделении Пен-клуба. PEN club (Пен-клуб) основан как объединение писателей в Лондоне в 1921-м. Пражский Пен-клуб был создан 15 февраля 1925-го. МЦ будет присутствовать на заседании 18 июня, устроенном в честь французского писателя Рони (одного из двух братьев, писавших под одним и тем же псевдонимом: Rosny). На встрече будут Карел Чапек и Франтишек Кубка.
Сергей много пишет. Очень занят театром. Совмещает пять — бесплатных — должностей. Невинно и невольно кружит головы бесчисленным девушкам: «куклам». В супружескую постель сваливается, как жнец на сноп. Худеет, ест, и еще ест, и еще худеет.
От Ольги Елисеевны приходят чудные подарки, детские вещи, одеяльца, перчатки. «С грустью гляжу на перчатки: где и когда?! Руки у меня ужасны, удивляюсь тем, кто их бессознательно, при встрече, целует. Вы помните Катерину Ивановну Достоевского? — Я. — Загнанная, озлобленная, негодующая, в каком-то исступлении самоуничижения и обратного».
У МЦ появился в записях новый микрожанр — мысль. Возможны образцы: Монтень ли, Розанов ли — мысль. «Мысль (NB! Я всё, что не стихи, тогда называла мыслью. А м. б. так и есть — у меня?)».
Мысль:
Лирика (т. е. душа и я) — вечная трагедия. Никакой связующей нити между вчера и сегодня. Что со мной будет — то будет и в тетради.
Мысль:
Я не люблю, когда в стихах описывают здания. На это есть архитектура, дающая.
Высота, отвес, наклон, косяк, прямой (косой) угол — это принадлежит всему, поэту, как зодчему. Этим путем здание — да. Évoquer[110].
Предметы как таковые в стихах не нужны: музей или мебельный склад («на хранение»). Фронтон отождествленный с собственным (или не-собственным) лбом — да…
Бессмысленно повторять (давать вторично) вещь уже сущую. Описывать мост, на котором стоишь. Сам стань мостом, или пусть мост станет тобою, отождествись или отождестви. Всегда — иноскажи.
Сказать (дать вещь) — меньше всего ее описывать.
Мысль:
(30-го января 1925 г.)
Есть вещи, которые можно только во сне. Те же — в стихах. Некая зашифрованность сна и стиха, вернее: обнаженность сна = зашифрованность стиха. Что-то от семи покрывал, внезапно сорванных.
Под седьмым покрывалом — ничего. Ничто: воздух: Психея. Будемте же любить седьмое покрывало («искусство»).
Мысль: Единственная женщина, которой я завидую — Богородица: не то, что такого родила: за то, что так зачала.
Мысль.
Влияние далекого современника уже не влияние, а сродство. Для того, чтобы напр. Генрих Гейне (1830 г.) повлиял на меня (1930 г.) нужно, чтобы он заглушил во мне всех моих современников, он — из могилы — весь гром современности. Следовательно, уже мой слуховой выбор, предпочтение, сродство. Не подчинение, а предпочтение. Подражатель не выбирает.
Тело ее вот-вот разрешится бременем и не ведает своей принадлежности:
Свершилось. Сын родился 1 февраля 1925 года в воскресенье, в полдень. Ни акушерки, ни врача-специалиста. Сергей сбегал к студенту-медику Григорию Альтшуллеру. Налетел ураган. Небо почернело. Вихрями крутился снег, град и дождь. МЦ загодя назначила оторопевшего юношу восприемником ее родов. Он прибыл в 10 часов 30 минут. Сергей побежал за какими-то лекарствами. Когда возвратился к домику, небо очистилось, вихрь угнал тучи, солнце слепило глаза. Его встретили возгласами:
— Мальчик! Мальчик!
В самую секунду его рождения на полу возле кровати загорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени. Родился в глубоком обмороке — откачивали минут двадцать. Накануне МЦ с Алей были у зубного врача в городке Ревницы. Народу — полная приемная, ждать не хотелось, пошли гулять и добрели почти до замка Карлов Тын. Пошли обратно в Ревницы, потом, не дожидаясь поезда, рекой и лугами — во Вшеноры.
Вечером были с Сергеем у Анны Ильиничны Андреевой, вдовы Леонида Андреева, с которой общались постоянно по вшенорскому добрососедству. Смотрели старинные иконы и цветную фотографию. Вернувшись домой около двух часов ночи, МЦ еще читала в постели Диккенса: «Дэвид Копперфилд».
Мальчик дал о себе знать в полдевятого утра. Сначала не поняла — не поверила — вскоре убедилась — и на все увещевания «всё сделать чтобы ехать в Прагу» не соглашалась. Началась безумная гонка Сергея по Вшенорам и Мокропсам. Потом прибежали целые полчища дам с бельем, тряпьем, флаконами и лекарствами. Вскоре комната переполнилась женщинами и стала неузнаваемой. Чириковская няня вымыла пол, все лишнее вынесли, облекли роженицу в ночную рубашку, кровать выдвинули на середину. Пол вокруг залили спиртом. Он-то и вспыхнул — в нужную секунду. Альтшуллер отчаянно закричал:
— Только не двигайтесь!! Пусть горит!!
Младенец продышался, его выкупали. В час дня пришла «породильная бабочка». О том, что — мальчик, узнала от В. Г. Чириковой, присутствовавшей при рождении:
— Мальчик — и хорошенький!
Мысленно сразу отозвалось:
— Борис!
Sdnntags, Mittage и Flammenkind[111].
Sdnntagkind[112].