― Где мой диск? ― грозно спросил Понос.

― У Деда Хабара.

Он тоже повесил трубку.

Я сидел в офисе и ждал. То ли того, что теперь ко мне в окно влетит настоящая бомба. То ли что мне сейчас принесут медаль «За спасение утопающих».

Они подъехали практически одновременно. Хабар с Бабцом и Понос. Удивительно, но когда я открыл дверь, оба пропустили даму вперед.

― Извините, ― сказал я, указывая подбородком на бомбу, ― у меня не прибрано.

― Ты последняя сука, ― сказала Валерия Никитична, плюхаясь в кресло. Остальные расселись на стульях. ― И за это ответишь.

― За то, что я сука? ― уточнил я.

Но тут взял слово Понос.

― Этот подонок нас провел, ― сообщил он присутствующим.

Лично у меня не нашлось что на это возразить.

― Что будем делать? ― продолжал Валька.

― Можете просто обменяться дисками, ― предложил я. ― Это при условии, что никто не догадался снять изображение с монитора на обычную камеру.

― Ты, сволочь, конечно, догадался? ― спросила Бабец. Хруст стоял такой, словно стаду коров насыпали в кормушки прошлогоднего сена.

Я покаянно кивнул.

― А вы что, не догадались?

Все трое молчали. Я понял, что если пока не догадались, то очень скоро догадаются.

― Теперь все в шоколаде, ― сказал я, вспомнив Валерию Никитичну в роли рефери. ― Это, типа, как с ядерной бомбой. Вряд ли кто-то захочет начать первым. Во всяком случае, это буду не я. Жизнь, знаете ли, у меня одна.

Все трое молча поднялись.

― Может, вам перестать бодаться? ― уже глядя им в спины, выступил я с миротворческим предложением. ― У вас теперь много общего.

Никто мне не ответил. В дверях они снова пропустили даму вперед.

Где-то я прочитал, что безумен не тот, кто совершает безумные поступки, а тот, кто не пытается их скрыть. Но перед лицом Прокопчика, рисковавшего жизнью ради общего дела, я не мог промолчать.

― А что там все-таки было ― на диске с Дедом Хабаром? ― спросил он у меня дня через три, когда все-таки оправился от пережитого шока и вернулся к своим обязанностям.

― Видишь ли, у дедули есть одна сексуальная фантазия. Еще с тех пор, как он первый раз чалился по малолетке. Вообще-то он нормальный гетеросексуал, но не может побороть желания, чтобы его имели с тыльной стороны. Причем обязательно молоденькие мальчики. Помнишь клуб «Потемкинъ»? Мальчиков он позволить себе не может, все-таки «вор в законе», в тамошней гопе это не принято. Их изображают молоденькие актрисы ― сублимация, как сказал бы доктор Ядов. Но, боюсь, воровское сообщество его не поймет даже в этом случае. Судя по всему, он и сам так думает.

Пройдя много инстанций, я дозвонился до какого-то начальника в горздраве и выяснил, что мою любимую перевели в загородную психиатрическую больницу, где как раз специализируются на подобных случаях. Надо было ехать.

Я вышел из офиса и сразу увидел, что в цековской башне что-то случилось. Вокруг толпилось с полдесятка полицейских машин, «скорая» и микроавтобус с надписью «Криминалистическая лаборатория». В сторонке стояли Мнишин и Харин.

Я подошел ближе. Харин, ухмыльнувшись, сказал:

― А вот и наш коньячок плывет.

― В каком смысле? ― не понял я.

― Помнится, кое-кто мазу держал, что Белая Дама больше не появится. Иди полюбуйся, если пустят. Столько начальства, что нам там делать нечего.

Лифт не работал, и мне пришлось подниматься пешком на пятый этаж. Через открытую дверь квартиры я увидел старого друга Шурика Невмянова, большого начальника из МУРа, который молча мне кивнул. Я воспринял это как приглашение и прошел внутрь. Криминалист Гужонкин в поисках отпечатков как раз заканчивал осыпать своей черной металлической пылью окрестности.

Посреди комнаты со спущенными до колен брюками лежал мертвый Валька Понос, он же Воробьев-Приветов. Я смотрел не больше секунды, потом отвернулся: грудь и весь низ живота были изрезаны в клочья. На багровой шее затянут собачий поводок. А поверх всего этого лежала дама червей.

― Еще один, ― тяжко вздохнул Шурик Невмянов.

Последний, подумал я, но вслух ничего не сказал. Хотя сказать было что.

Японский самурай, не выполнив приказ своего сегуна, да еще и не сумев уберечь его самого, сделал бы себе сепуку. Но мы не в Японии. Поэтому я ни на миг не усомнился в том, кто вспорол живот виновнику всех своих бед и унижений. Зрелище было ужасное, но в глубине души я Малая одобрил. Чисто академический интерес вызывала теперь судьба диска Деда Хабара. Но лично меня это больше не волновало.

…Съехав с шоссе, я оказался на узком проселке, петляющем между картофельными полями. Березовый мысок закрывал перспективу, но я знал, что сейчас из-за него покажется старый кирпичный монастырский забор, обветшавший и позеленевший. Крепость, в которую легко попасть, но трудно покинуть.

На этот раз страж ворот был другой: в синей форме охранника и даже с кобурой на боку.

― Мне заказан пропуск, ― сказал я ему, показывая документы.

Дорожка, теперь вместо песка аккуратно посыпанная гравием, была девственно ровной: никаких следов. Должно быть, сегодня я оказался первым посетителем. В административной части я сразу направился к директорскому кабинету. Отметил, что дверь обита новым кожзаменителем. За столом Ядова сидела Алла Спиридоновна Родимцева. Она поднялась мне навстречу.

― Так все-таки хотите ее увидеть? ― после сдержанных взаимных приветствий спросила она.

Я кивнул.

― Ну, пойдемте, я вас сама провожу.

Мы вышли на улицу и двинулись в сторону соседнего корпуса.

Клянусь, я не хотел этого делать, но получилось как-то само собой.

― Зачем вам это надо? ― спросил я.

― Что именно? ― не поняла она.

― Я видел вас там… в подвале… Вы делаете это за деньги?

Родимцева вспыхнула, но даже не сбавила шага.

― Я не проститутка, если вы это имеете в виду. Я врач. Между прочим, профессор, доктор наук. Людям надо помогать любыми способами. Я сейчас пишу на эту тему статью в журнал «Нейчур»: ученым иногда приходится жертвовать собой.

― Собой-то ладно, ― заметил я. ― Хуже, когда другими.

Родимцева помолчала, только гравий скрипел под нашими ногами.

― Виктор Петрович совершил ошибку, но это не должно дискредитировать весь метод, ― наконец сказала она.