Когда до этой пары осталось около получейна, Эрблон отрядил двух человек отогнать их, но прежде чем им удалось сблизиться со слепцом, тот сорвался с места и с резвостью дестрие, однако зловеще беззвучно понесся на нас. Восемь, а то и целый десяток контариев выстрелили, и тут я воочию убедился, сколь трудно поразить цель, движущуюся с такой быстротой. Стрела, выпущенная карликом, вспыхнула оранжевым пламенем, кто-то из наших отбил контусом хлыст слепца – и кривой клинок шотеля, блеснув в воздухе, раскроил контарию череп.

Тем временем от вражьей толпы отделились разом трое слепцов с всадниками на плечах. Не успели они добраться до нас, как следом за ними устремились вперед еще несколько групп по пять-шесть человек в каждой. Далеко-далеко в конце нашего строя взметнулась кверху рука гиппарха, Гуасахт взмахом руки указал нам вперед, и Эрблон затрубил атаку. В реве его гресля, эхом подхваченном справа и слева, слышались ноты сродни басовитому, низкому звону огромных колоколов.

В то время я об этом еще не знал, однако премудрость сия самоочевидна: чисто кавалерийские стычки очень быстро перерастают во всеобщую свалку без какого-либо порядка. Так получилось и с нашей. Поскакав на врага, мы потеряли в пути два-три десятка бойцов, промчались сквозь вражеский строй и немедля развернулись кругом, дабы асциане не ударили во фланг пельтастам, а нас не отрезали от своих. Разумеется, асциане развернулись навстречу, и вскоре обе стороны утратили всякую правильность строя, а от тактики, кроме той, какую каждый из бьющихся выбрал для себя сам, не осталось даже воспоминаний.

Моя личная тактика заключалась в том, чтоб огибать стороной всякого карлика, готового к выстрелу, а прочих бить, заходя незамеченным со спины либо сбоку. Действовало все это, когда могло быть пущено в ход, довольно-таки неплохо, но в скором времени я обнаружил, что карлики, оставшиеся без незрячего скакуна, практически беспомощны, однако рослые слепцы, лишившись всадника, впадают в буйство, исступленно бросаются на любого, кто попадется навстречу, и, таким образом, становятся куда опаснее прежнего.

Вскоре стрелы карликов и наши контосы подожгли траву во многих местах. Удушливый дым пожаров изрядно усугубил неразбериху боя. В дыму я потерял из виду и Дарию, и Гуасахта, и вообще всех, с кем был знаком. Сквозь едкую серую пелену едва виднелся силуэт всадника верхом на бешено пляшущем дестрие, бьющегося разом с четырьмя асцианами. Я устремился к нему и, хотя один из карликов, развернув незрячего скакуна, послал в меня стрелу, свистнувшую у самого уха, сшиб с ног обоих, услышав, как кости слепца хрустнули под копытами пегого. Позади другой пары из курящейся дымом травы поднялся некто, обросший буйными космами, и срубил обоих, будто пеон – дерево: три-четыре удара топором в одну и ту же точку, и слепец рухнул наземь.

Всадник, которому я пришел на выручку, оказался не нашим контарием, а одним из дикарей, еще недавно стоявших справа от нас. В бою он был ранен, и вид крови на его теле напомнил мне о собственной ране. Нога к этому времени онемела, силы почти иссякли, так что я немедля поехал бы к южному склону долины, к нашим позициям, да только не мог понять, в какой они стороне. Вспомнив, как слышал, что, предоставленные сами себе, дестрие нередко возвращаются туда, где им в последний раз довелось отдохнуть и напиться, я ослабил поводья и подхлестнул пегого. Пегий сорвался с места, пошел легким кентером, а вскоре, почуяв волю, перешел на галоп. Как-то раз он на всем скаку прыгнул, едва не сбросив меня с седла. Опустив взгляд, я увидел в горящей траве труп дестрие, а рядом – тело убитого Эрблона, и медный гресль, и черный с зеленым флаг. Разумеется, и то и другое следовало подобрать, но, совладав с пегим и развернувшись, я понял, что дороги назад уже не найду. Справа в дыму темнела шеренга всадников, почти бесформенных, похожих на зубья пилы. Далеко позади них, точно ходячая башня, возвышалась машина, озаренная вспышками пламени.

Почти неразличимые, в следующий же миг всадники лавиной хлынули на меня. Кем они были, на каких ехали скакунах, я сказать не могу, и не из-за забывчивости (ибо не забываю я ничего), но потому, что просто не смог ничего разглядеть. О схватке с ними не могло быть и речи – счастье, если удастся уйти живым. Стоило мне отразить удар каким-то кривым оружием, не походившим ни на топор, ни на меч, пегий взвился на дыбы. Опустив взгляд, я увидел стрелу, огненным шипом торчащую из его груди, а затем в нас с разгону, на всем скаку, врезался кто-то из всадников, и все вокруг окутала тьма.

Придя в сознание, я прежде всего остального почувствовал боль в ноге. Ногу мою прижало к земле телом пегого, и я принялся высвобождать ее едва ли не до того, как вспомнил, кто я таков и каким образом здесь оказался. Ладони, лицо, сама земля подо мной – все сплошь покрывала тонкая корка запекшейся крови.

Вдобавок вокруг царила необычайная, непривычная тишина. Прислушиваясь, я ожидал услышать барабанную дробь, выбиваемую копытами множества дестрие из недр самой Урд, однако не тут-то было. Стихли и крики черкаджи, и пронзительные, дикие вопли, испускаемые шахматными клетками асцианской пехоты, – все вокруг словно вымерло.

Приподняв голову, я попробовал повернуться, упереться в седло, но из этого ничего не вышло.

Где-то вдали – вне всяких сомнений, на одном из хребтов, окаймлявших долину, – поднял морду к Луне один из волков. Этот-то нечеловеческий вой (Текле доводилось слышать его раз или два, когда двор выезжал на охоту в окрестности Сильвы) и подсказал мне, что взор мой затуманен не дымом травы, подожженной во время дневного сражения, и, вопреки опасениям, не ранением в голову. Поле боя окутали сумерки – вопрос только, предрассветные или вечерние.

Какое-то время я собирался с силами – возможно, даже уснул – и вновь встрепенулся, услышав чьи-то шаги. Окружавшая меня темнота заметно сгустилась. Мягкий, неторопливый, тяжеловесный – куда тяжелей, куда медленней поступи Бальдандерса – шаг идущего не походил ни на стук копыт кавалерии, ни на мерный, ритмичный топот пехоты. Я раскрыл было рот, чтобы позвать на помощь, но тут же крепко сжал зубы, опасаясь привлечь к себе кого-либо еще страшнее неведомого существа, однажды разбуженного мною в руднике людей-обезьян, и рванулся из-под туши убитого пегого так, что едва не вывихнул ногу. Где-то неподалеку, не менее устрашающе, значительно ближе первого, завыл на островок зелени в небесах еще один волк.

В детские годы я часто слышал, что мне не хватает воображения. Если это и было правдой, очевидно, слияние с Теклой исправило дело, так как в этот момент перед моим мысленным взором возникла целая стая волков – безмолвные черные силуэты, каждый не меньше онагра, волной спускающиеся в долину, хрустящие ребрами павших… Сам не сознавая, что делаю, я вскрикнул – раз, другой, третий.

Тяжелая поступь утихла, но тут же возобновилась. Теперь идущий, куда бы ни шел раньше, определенно, направлялся ко мне. В траве зашуршало, и из ее зарослей выпрыгнул перепуганный кем-то невидимым крохотный фенакодус с полосатой, как дыня, спинкой. При виде меня зверек перепугался сильнее прежнего, шарахнулся прочь и исчез.