«Этот многозначительный вывод…, — приходил к выводу Троцкий, — имеет решающее значение для понимания природы советского государства», «государство получает с самого начала двойственный характер: социалистический, поскольку оно охраняет общественную собственность на средства производства и буржуазный, — поскольку распределение жизненных благ производится при помощи капиталистического мерила ценности»[2320]. Этим мерилом, в переходном обществе, является, прежде всего «заработная плата», разница в величине которой предопределяет распределение жизненных благ.

Сталинское государство было образцом такого переходного общества. «Неравенство в зарплате (здесь) возражений не вызывает. Согласен, это необходимо…, — отмечал в 1937 г. А. Жид, — Однако есть опасения, что неравенство не только не устранится, а станет еще ощутимее. Боюсь, как бы не сформировалась вскоре новая разновидность сытой рабочей буржуазии (и следовательно, консервативной, как ни крути), похожей на нашу мелкую буржуазию. Признаки этого видны повсюду». «Мы видим, как снова общество начинает расслаиваться, снова образуются социальные группы, если уже не целые классы, образуется новая разновидность аристократии. Я говорю не об отличившихся благодаря заслугам или личным достоинствам, а об аристократии всегда правильно думающих конформистов. В следующем поколении эта аристократия станет денежной»[2321].

«Громадные экономические успехи последнего периода, вели не к смягчению, а наоборот к обострению неравенства и вместе с тем к дальнейшему росту бюрократизма»[2322], — подтверждал Троцкий, «рост производительных сил сопровождался крайним развитием всех видов неравенства, привилегий и преимуществ»[2323]. «Чудовищное неравенство существует в коммунистическом государстве…, — подтверждал в 1937 г. Бердяев, — Те, которые в нём властвуют, войдут во вкус властвования…»[2324].

«Действительно, в СССР нет больше классов. Но есть бедные. Их много, слишком много… К этому добавьте, что ни благотворительность, ни даже просто сострадание не в чести и не поощряются»… «в отношении к «нижестоящим» «комплекс превосходства»… проявляется в полной мере. Это, — отмечал А. Жид, — мелкобуржуазное сознание, которое все более и более утверждается там»[2325]. В СССР, пояснял он, «новая складывающаяся буржуазия имеет те же самые недостатки, что и наша. Едва выбившись из нищеты, она уже презирает нищих. Жадная до всех благ, которых она была лишена так долго, она знает, как надо их добиваться, и держится за них из последних сил… Они могут быть членами партии, но ничего коммунистического в их сердцах уже не осталось»[2326].

Именно с этим, по мнению Троцкого, было связано замалчивание принципиального для любого коммуниста факта: «Казалось бы, — пояснял он, — в рабочем государстве данные о реальной заработной плате должны бы особенно тщательно изучаться; да и вся вообще статистика доходов, по категориям населения, должна бы отличаться полной прозрачностью и общедоступностью. Hа самом деле, как раз область затрагивающая наиболее жизненные интересы трудящихся, окутана непроницаемым покровом»[2327].

«По размаху неравенства в оплате труда СССР, — утверждал Троцкий, — не только догнал, но и далеко перегнал капиталистические страны!»[2328]. Слова Троцкого в определенной мере, косвенно подтверждала структура сберегательных вкладов (Таб. 38). Например, в 1935 г. в «беднейшей» группе (до 25 руб.) на 64,4 % от всех сберегательных счетов приходилось всего 5,8 % общей суммы вкладов, в то время, как в «богатейшей» группе (свыше 500 руб.), на 6,4 % всех счетов, приходилось 63,9 % общей сумы вкладов.

Таб. 38. Группировка вкладов по их размеру, в %[2329]

Размах социального неравенства определялся не только разницей в доходах, но и потребления, скрытого в роскошных госквартирах, госдачах, спецраспределителях, номенклатурных пайках, и т. п.[2330]. И даже в разделении городов на «закрытые» и «открытые». «Закрытые» — Москва, Ленинград, Киев, Одесса, Минск, Владивосток, Харьков, Ростов-на-Дону — имели привилегированное положение с точки зрения снабжения[2331]. Население «открытых» городов, особенно Нечерноземного центра, Севера и Севера-Запада, вело полуголодное существование.

Причина этого неравенства заключается не только в экономическом факторе, «диктующим на данной стадии капиталистические методы оплаты труда», — приходил к выводу Троцкий, но и в действующем параллельно политическом факторе, «в лице самой бюрократии. По самой сути своей она является насадительницей и охранительницей неравенства… Кто распределяет блага, тот никогда еще не обделял себя. Так из социальной нужды вырастает орган, который перерастает общественно-необходимую функцию, становится самостоятельным фактором…»[2332]. При этом «подъем благосостояния командующих слоев, — отмечал Троцкий, — начинает далеко обгонять подъем жизненного уровня масс»[2333].

И именно в этом все более углубляющемся неравенстве и бюрократическом вырождении, Троцкий находил «Социальные корни Термидора»: «Революционный террор, который в героический период революции являлся орудием пробуждённых масс против угнетателей…, окончательно уступил своё место холодному и злобному террору бюрократии, которая остервенело борется за свои посты и пайки, за свои бесконтрольность и самовластие»[2334].

«Изнутри советского режима вырастают две противоположные тенденции», пояснял Троцкий: одна из них «развивает производительные силы» и «подготовляет экономический фундамент социализма», а другая «в угоду высшим слоям… доводит до все более крайнего выражения буржуазные нормы распределения, (и тем самым) подготовляет капиталистическую реставрацию. Противоречие между формами собственности и нормами распределения не может нарастать без конца. Либо буржуазные нормы должны будут, в том или ином виде, распространиться и на средства производства, либо, наоборот, нормы распределения должны будут прийти в соответствие с социалистической собственностью»[2335].

При этом основная опасность заключается даже не в самой реставрации капитализма, а в том, предупреждал в 1936 г. Троцкий, что «падение нынешней бюрократической диктатуры, без замены её новой социалистической властью, означало бы возврат к капиталистическим отношениям, при катастрофическом упадке хозяйства и культуры»[2336].

«Русский капитализм во втором издании, — пояснял Троцкий, — отнюдь не был бы простым продолжением и развитием дореволюционного, или, точнее, довоенного капитализма: не только потому, что между ними длительный перерыв, заполненный войной и революцией, но и потому, что мировой капитализм, хозяин русского, претерпел за этот период глубочайшие обвалы и перевороты. Финансовый капитал стал несравненно могущественнее, а мир — неизмеримо теснее. Русский капитализм мог бы быть теперь только кабально-колониальным капитализмом азиатского образца… Реставрация капитализма в России создала бы химически-чистую культуру русского компрадорства… Вывод ясен: помимо открываемых им социалистических перспектив, советский режим есть единственно мыслимый для России в нынешних мировых условиях режим национальной независимости»[2337].

На возможность эволюции, внутреннего перерождения большевизма и перехода его к «обычному буржуазному государству», Ленин указывал, как на «основную и действительную опасность» еще в 1922 г., замечая при этом, что «история знает превращения всяких сортов; полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества — это вещь в политике совсем не серьезная»[2338]. «Бытие, — подтверждал эти выводы Троцкий, — определяет сознание»[2339].

Что же