на то, что кто-нибудь прочтет, и так ускользнуть со всеми несчастиями своими на некоторое время от разрушения?» (11 июня 1942). Отвечая на вопрос, для чего он философствует, Вавилов сам себя успокаивает: «Для „славы“ – чепуха, цена ей грош ломаный, без нее спокойнее и счастливее. Для других, для общества, для мира, для вселенной» (10 июля 1939). «Для самого себя хотелось бы незаметно, асимптотически перестать быть „я“ – умереть. Для мира, для людей, для будущего – надо жить, строить» (22 января 1950). Даже если не учитывать разобранные выше надрывные теоретические потуги пожертвовать собственным «Я» ради блага коллектива, страны, человечества, грядущего бога и т. п., все равно общая «гуманитарность» Вавилова и его не сочетающаяся с декларируемой мизантропией социальная активность не вызывают сомнений. «Из мыслей на заседании. Робинзон на необитаемом острове без Пятницы должен был затратить все усилия, чтобы вернуться к людям, иначе ему оставалось бы самоубийство» (4 апреля 1941). «…странные приходят фантазии в голову. Сейчас во время обеда представилось, что бы произошло, если бы в результате проповеди [или] пропаганды все люди за исключением одного прибегли бы к самоубийству. Оставшийся, конечно, сделал бы то же самое» (26 февраля 1950). «…хотелось бы к финалу заглянуть поглубже в природу, увидеть что-то свое очень важное и передать людям» (2 апреля 1944). «Хочется в последние годы жизни оставить на земле что-то людям для „эволюции“ ‹…› увидеть то, чего не видел никто, и передать это людям» (25 августа 1946). «Многое начинаю понимать и за десять лет спокойной жизни без дерганья, вероятно, я что-нибудь людям и сказал бы совсем новое. Некогда и нет сил додумывать» (28 апреля 1944). «Оставить людям что-то большое» Вавилов хочет также 25 апреля 1945 г. и 22 февраля 1948 г.

Наконец, есть и прямые высказывания самого Вавилова на тему его отношения к окружающим, диаметрально противоположные по смыслу вышеприведенным мизантропическим пассажам об «отвратительности» людей. Несколько примеров. 1 января 1944 г. Вавилов упоминает «доброту и самоотверженность людей, оправдывающие жизнь». «…чувство жалости и сочувствия к живому, к лошади, у которой ребра видны, к кошке, к уткам, к березе. Такого чувства к камням, звездам нет. Это инстинктивное чувство чужого страдающего „я“ замечательно» (14 августа 1947). «В жизни остались наука, философия, искусство, жалость к людям…» (1 января 1948). «Всегда, как себя помню, был философом, добрым, и хотел сделать что-то для мира. Почему же все это так трудно осуществлять?» (3 июля 1949). «Одно скажу про себя – в этом мое несомненное достоинство. Никому я лично не сделал зла, не делаю и не хочу этого. Совсем не толстовец и зачастую не способен „любить ближнего“, но не способен и ненавидеть» (26 марта 1950). «…всех страшно жалко…» (24 июля 1950). «Всех и все жалко» (17 сентября 1950).

Разыскиваемый философский «резонанс с миром» оказывался во многих случаях не резонансом с неким абстрактным миром вообще, а резонансом с обществом, с другими людьми. «…жить надо „на людях“, для людей, для „человечества“, и вся задача в установлении резонанса между „своим“, между „душой“, стремлениями etc. и общим» (4 апреля 1941). Да, это сложно и неприятно: «Люди кругом ‹…› невыносимо скучны и трафаретны, в полном „резонансе“ с жизнью» (7 марта 1948); «„Тот счастья полного достиг“, у кого машинное существование в полном резонансе с машинным сознанием» (11 апреля 1948) – но что поделать? Нужно. Противопоставляя индивидуализм – жизни «для мира, для людей, для будущего», Вавилов пишет: «Нужно попасть в резонанс, подчинить себя этому полностью» (22 января 1950).

Мизантропические записи в поздних дневниках были не только «теоретическими». Часто меткой уничижительной характеристики удостаивались конкретные люди, обычно вполне заслуживающие этого персонажи (вроде Т. Д. Лысенко). Но некоторые «переходы на личность» удивительны. «В поезде в Свердловск в купе: Иоффе, Капица, Семенов[460]. Бездарные „благочестивые“ разговоры. Капица на вершине фаворитизма. Смесь неинтеллигентности с хитростью, ловкостью и полной беспринципностью. Талантливый автомат. У Иоффе трудно выразимая нравственная нечистоплотность, отсутствие настоящего дара, вид жирного банкира. Семенов, при всех способностях, невыносимая поганенькая нравственная блудливость. В купе было трудно дышать» (25 декабря 1942). С упомянутым П. Л. Капицей связана целая сюжетная линия, позволяющая оценить, насколько слова и поступки Вавилова могли противоречить друг другу. В поздних дневниках Вавилов упоминает Капицу по разным поводам еще два десятка раз, при этом четырежды давая ему крайне нелицеприятные характеристики. «Ставший придворным академиком Капица рассказывает почтительным голосом о благоволении к Академии в Куйбышеве[461]. Странное mixtum compositum[462]. С одной стороны, несомненно остроумный конструктор-физик, оригинально и здорово и до конца решающий самые трудные вещи, а с другой – аморальность, бестактность, глупость и наивность. Противоречия-то тут нет, но все же сочетание маловероятное» (7 декабря 1941). «Стычка с глупым и наглым Капицей в „ньютоновской“ комиссии. Человек без всякого чувства истории, зверь-изобретатель» (11 июня 1942). Всемирно признанного физика П. Л. Капицу (в будущем лауреата Нобелевской премии, 1978) не выпустили в 1934 г. из СССР, он не смог вернуться в Англию, в лабораторию, построенную специально для него Кембриджским университетом, и продолжил работать в созданном для него Институте физических проблем[463]. На протяжении всей жизни Капица – личность которого не менее сложна и интересна, чем личность С. И. Вавилова, – писал пространные откровенные письма Сталину и другим руководителям страны (по огромному кругу вопросов; в частности, в 1938 г. спас от гибели арестованного физика Л. Д. Ландау (1908–1968)). Из-за личного конфликта с руководителем советского атомного проекта Л. П. Берией (1899–1953) Капица ушел из проекта на самом раннем его этапе, в 1946–1955 гг. был в опале. Пребывая фактически «в ссылке» – круг людей, не боявшихся общаться с ним, чрезвычайно сузился, – П. Л. Капица попытался оборудовать на даче на Николиной горе, в сторожке небольшую лабораторию. И неожиданно получил в этом помощь от Вавилова. Вдова П. Л. Капицы вспоминала, что на пике опалы, когда тот был отстранен даже от преподавания на физико-техническом факультете МГУ (после отказа присутствовать на торжествах в честь 70-летия со дня рождения Сталина – «Петр Леонидович сказал мне, что он никуда не поедет, так как не видит необходимости это делать. В конце концов, кто хочет, тот и едет, а он не будет в этом участвовать»), «…ему очень помог С. И. Вавилов. Он все, что мог, делал для Петра Леонидовича, но никогда этого не афишировал. Я думаю, многое из того, что для нас в те годы делал Вавилов и что только сейчас стало известно, Петр Леонидович не знал» ([Капица, 1994], с. 88). Еще некоторые детали отношений Вавилова и П. Л. Капицы привел В.