Ради служения Господу мы оставляем престол наш и Римскую церковь, предавая на милость Его наши седые власы и немощное тело. И Он не забудет нас; и если не дарует нам благополучного возвращения, то примет нас на небесах и обережет Свой римский престол и невесту Свою, церковь, от всех опасностей.

Из обращения Пия II к кардиналам, 1463 г.

Поздно вечером 30 октября 1457 г. Паскуале Малипьеро принял регалии своей должности и под рукоплескания подданных был торжественно пронесен вокруг Пьяццы. Он стал номинальным правителем прекраснейшей европейской державы. Город блистал великолепием; торговля вновь расцвела, а кропотливо ведшиеся казначейские счета внушали куда больше оптимизма, чем за множество последних лет. Политическая устойчивость Венеции, не пострадавшая всерьез даже от злоключений двух Фоскари, оставалась предметом зависти для всего цивилизованного мира. Грандиозная материковая империя протянулась на запад до границ Милана, а на север – до самых Альп. Ситуация в Восточном Средиземноморье была не столь однозначной, но определенно не давала непосредственного повода для тревог. Константинополь пал четыре с половиной года назад, но еще до его падения республика заключила договор с султаном и до сих пор поддерживала с ним самую теплую дружбу. Венецианским купцам гарантировали беспрепятственную торговлю; налог составлял всего 2 %; в турецкие владения были допущены консулы республики; коротко говоря, на первый взгляд не наблюдалось никаких причин, по которым торговая деятельность на Востоке развивалась бы с меньшим успехом, чем при последнем Палеологе.

И эта оптимистическая точка зрения была бы совершенно оправданной, если бы только Мехмед II удовольствовался своей великой победой, остановил продвижение своей армии и занялся укреплением власти на уже покоренных землях. Но султан не собирался останавливаться на достигнутом. Ему было всего двадцать пять, и он горел неистовым миссионерским пылом, веруя в свое божественное призвание нести слово пророка по всей Европе и даже дальше. Кроме того, в глубине души Мехмед, вероятно, чувствовал: любая попытка воспротивиться безудержной тяге, увлекавшей его вперед и уже принесшей такие драгоценные награды, станет для него роковой[229]. Поэтому он с ходу отвергал все предложения о вассалитете и выплате дани, поступавшие от правителей небольших христианских государств, для которых турки представляли самую непосредственную угрозу. Он хотел властвовать на их землях сам и не соглашался на меньшее. К 1462 г., когда завершилось недолгое и ничем особенным не запомнившееся правление Паскуале Малипьеро[230], молодой султан уже положил конец независимой Сербии (хотя Белград, этот жизненно важный плацдарм, был спасен благодаря гению венгерского полководца Яноша Хуньяди и еще полвека оставался в руках христиан) и захватил основные острова на севере Эгейского моря, после чего устремился на юг и изгнал сначала флорентийских герцогов из Афин, а затем двух незадачливых братьев последнего византийского императора, Фому и Димитрия Палеологов, объявивших себя деспотами Пелопоннеса. Два года спустя Мехмед II завладел Боснией, и венецианские города на побережье Далмации оказались под непосредственной и нешуточной угрозой.

Но взоры на Риальто в поисках спасения обращали не только они. По всей Западной Европе стремительно разливалась паника, и возлагать надежды на Венецию было естественно: эта сильнейшая морская держава христианского мира при любом нападении – исключительно в силу своего географического положения – неизбежно приняла бы на себя первый удар. Альтернативы, в сущности, не имелось. Генуя фактически выбыла из борьбы, когда Мехмед отобрал у нее сначала Галату, а затем и фактории на Черном море (полностью перешедшие теперь под контроль султана и со всех сторон окруженные его владениями); Венгрия, оставшаяся без достойного вождя после смерти Хуньяди, ослабела и пала духом; Священная Римская империя теряла территории чуть ли не так же стремительно, как их обретала ее новая соперница на Востоке.

В какой-то мере Венеция сознательно поддерживала репутацию защитницы слабых государств от турецкого нашествия, и эта политика приносила богатые плоды. Благодаря ей республика мирным путем присоединила к себе целый ряд территорий: еще в 1356 г. – остров Корфу, в 1388 г. – Навплию и Аргос, а в 1423 г. – Салоники, которые передал ей местный греческий деспот; и, хотя это последнее приобретение оказалось не столь удачным, как предыдущие (через два года оно повлекло за собой бессмысленную войну, в 1430 г. завершившуюся сдачей города султану), все же Венеция могла похвастаться рядом прибыльных эгейских колоний, добровольно перешедших под ее покровительство. Но даже ей приходилось вести себя все осторожнее по мере того, как турки набирали силу. За последние годы правления Франческо Фоскари она дважды отказалась от участия в любых дальнейших военных действиях, и Паскуале Малипьеро продолжил политику своего предшественника[231]. В сентябре 1459 г., когда папа Пий II созвал в Мантуе представителей христианских государств, чтобы организовать общеевропейский крестовый поход, республика сочла необходимым напомнить всем присутствующим о той постыдной бездеятельности, которую они проявили шестью годами ранее, во время осады Константинополя. На сей раз приняли решение приступать к военным действиям лишь при условии, что деятельное участие в них по мере своих возможностей согласятся принять все христианские державы, единодушно и от чистого сердца. Учитывая, что некоторые делегаты снова не проявили ни малейшего энтузиазма, выполнить это условие вряд ли представлялось возможным. Разочарованный и раздосадованный, папа покинул Мантую, но от мечты о крестовом походе не отказался. В 1462 г. в разговорах с некоторыми кардиналами он живописал, как проводит ночи без сна, исполненный гнева от собственного бессилия и стыда – от того, что до сих пор ничего не предпринял. Наконец, на следующий год он сделал публичное объявление: несмотря на свою немощь[232], он лично – вместе с герцогом Бургундским – возглавит поход, корабли для которого предоставит Венеция.

К тому времени, как папское приглашение к участию в новом союзе достигло синьории, Паскуале Малипьеро уже умер. Его преемником стал гораздо более сильный и деятельный человек – Кристофоро Моро. Хоть он и был уже стар, но рвался в поход не меньше самого Пия: многочисленные письма Моро, адресованные папе, полны призывов поскорее перейти к активным действиям. Подавляющее большинство соотечественников Моро разделяли его чувства: скорость и масштабы, которые набрало османское наступление за последние десять лет, повлекли за собой разительные перемены в общественном мнении. Большой совет уже одобрил антитурецкий союз с Венгрией, а теперь с энтузиазмом поддержал и предложения папы. Весьма воодушевленный этим, Пий снова написал дожу Моро, предлагая ему стать третьим вождем похода – наравне с самим