не оправилась до конца, была именно Венеция. Ей принадлежали корабли, доставившие крестоносцев под стены Константинополя; она была вдохновителем, руководителем и движущей силой этого похода. Она же извлекла из него наибольшую выгоду, а потому в конечном счете именно она повинна в окончательном крушении, настигшем империю четверть тысячелетия спустя.

25

Двое Фоскари

(1453 –1457)

…Вот – диадема дожа!

А вот кольцо! Теперь Адриатика

Свободна снова выбрать жениха.

Дж. Г. Байрон. Двое Фоскари [225]

К 1453 г., когда армия султана Мехмета II взяла Константинополь, Франческо Фоскари занимал дожеский трон Венеции вот уже тридцать лет – дольше, чем кто-либо из его предшественников. В точности так, как напророчил умирающий Томмазо Мочениго, все эти годы почти непрерывно длилась война, которая, с одной стороны, раздвинула границы республики до середины Северной Италии, а с другой – практически опустошила казну. Цены взлетели до небес; несколько банков разорились; многие из великих купеческих домов находились на грани краха; тесть самого Фоскари, Андреа Приули, признал за собой 24 тысячи дукатов долга и был объявлен банкротом.

При этом сам дож не прилагал особых усилий, чтобы сократить расходы, будь то личные или общественные. Великолепный прием, оказанный византийскому императору в 1438 г., изумил даже венецианцев, привыкших к пышным торжествам. Еще большей роскошью отличилась сыгранная через три года свадьба Якопо, единственного остававшегося в живых сына Фоскари, с Лукрецией Контарини. Якопо был одним из предводителей новоявленного «Общества Чулка» (Compagnia della Calza), которое объединяло родовитую молодежь Венеции и получило свое название от модных разноцветных чулок, которые носили его участники. Устав общества содержал особые правила для свадебных церемоний. По описанию, оставленному братом невесты, он сам и другие члены общества, облаченные в багряный бархат и серебряную парчу, верхом на лошадях в таком же убранстве, каждый со свитой, включавшей шестерых конюхов в ливреях и еще множество слуг и оруженосцев, составили процессию общим числом 250 человек. По дороге от Сан-Самуэле к дворцу Контарини на Кампо-Сан-Барнаба они пересекли Гранд-канал по плавучему мосту, составленному из множества лодок. За венчальной службой последовало великолепное пиршество, после которого новобрачные в сопровождении 150 дам и группы музыкантов взошли на барку «Бучинторо», которая торжественно доставила их во дворец Франческо Сфорца, для официального визита. Затем они вернулись в Сан-Барнаба и объявили о начале танцев, затянувшихся до глубокой ночи. Но это было только начало: общественные празднества продолжались еще несколько дней. Вся Венеция кружилась в безумном вихре балов, маскарадов и регат, турниров на Пьяцце и прочих типично венецианских увеселений, которые уже тогда производили неизгладимое впечатление на иноземных гостей.

Несмотря на все это – а быть может, как раз благодаря этому, – дож Фоскари по-прежнему пользовался народной любовью. Он, как и всегда, выражал настроения, господствовавшие среди его подданных, которым (в общем-то, справедливо) и в голову не приходило осуждать его будь то за склонность к пышным зрелищам или за неспособность уберечь республику от экономических проблем. Но невозможно просидеть на дожеском троне тридцать лет и не нажить себе врагов. Именно их современники винили в катастрофе, постигшей Франческо Фоскари уже в возрасте семидесяти с лишним лет.

Была ли в том их вина на самом деле – другой вопрос. Но вполне возможно, слухи о нечестной игре, до которой опустились сторонники Фоскари еще во время выборов, так и не забылись до конца, особенно в семье Пьетро Лоредано, которого Франческо так неожиданно обошел во время заключительного голосования. Правда, при такой замысловатой электоральной процедуре, какая была принята в Венеции, возложить личную ответственность за результаты выборов на самого Фоскари было невозможно. Но, так или иначе, из-за последующих событий (в том числе неудачной помолвки, внезапный разрыв которой только усугубил вражду, которую она могла бы смягчить) к свадьбе Якопо отношения между домами Фоскари и Лоредано уже стояли на грани открытой вражды. Поэтому можно не без оснований предположить, что семейство Лоредано изрядно воспряло духом, когда в начале 1445 г. Якопо (глубоко погрязшему в долгах) предъявили обвинение в мздоимстве, заявив, что он злоупотребляет своим общественным влиянием и берет взятки за поддержку претендентов на прибыльные государственные должности. Несмотря на то что одним из трех капи Совета десяти на тот момент был близкий родственник Пьетро Лоредано, Франческо, ничто не свидетельствует о том, что суд обошелся с Якопо небеспристрастно. Да это было бы и невозможно технически.

Первым делом Совет десяти затребовал дзонту; состав его увеличился до двадцати девяти человек, в число по традиции вошли советники дожа и трое авогадоров – общественных прокуроров. Самого дожа ввиду особых обстоятельств попросили воздержаться от присутствия на заседаниях. Суд постановил немедленно арестовать Якопо, а когда выяснилось, что он успел бежать из города, решил продолжать разбирательство без него. Допросив слуг Якопо, следователи обнаружили несколько документов, содержавших неопровержимые доказательства его вины. После этого Лоредано предложил удвоить число следователей и подвергнуть свидетелей пытке – по-видимому, в надежде выявить поводы для новых обвинений, но большинством голосов это предложение было отклонено. Якопо Фоскари приговорили к пожизненной ссылке в Модону, пелопоннесскую колонию Венеции; слуги и прочие, кто оказался замешан в его преступлениях, отделались легче. Однако ни тогда, ни впоследствии не прозвучало ни намека на то, что дож и сам отчасти причастен к проступкам сына или хотя бы осведомлен о них.

Приговор не был излишне суров: по меркам того времени, молодой Фоскари получил ровно то, чего заслуживал. Через два месяца, за которые он так и не потрудился предстать перед губернатором Модоны, его имущество конфисковали, но и это было совершенно неудивительно в подобных обстоятельствах. А два года спустя совет проявил подлинное милосердие и отменил первоначальный приговор вовсе – по просьбе дожа, вступившегося за сына, который к тому времени тяжело заболел. Осенью 1447 г., «ввиду необходимости избавить нашего правителя от излишних забот и тревог в наши и без того неспокойные времена, дабы он мог посвящать больше сил служению республике, не имея к тому возможности, доколе сын его страдает телом и душой, прикованный к одру болезни; а также ввиду человеколюбия, искони присущего нашему правительству, и принимая во внимание заслуги нашего дожа», Якопо Фоскари разрешили вернуться в Венецию.

Казалось, теперь