достаточно часто (скорее всего, за ланчем в местном ресторане, куда Берберова обычно приглашала своих визитеров), и общались дружески. Неслучайно она оказалась в числе тех немногих, кого Войнович счел нужным позвать на прощальный ужин перед отъездом из Принстона. В «Автопортрете» об этом рассказано так:

Среди приглашенных была, между прочим, Нина Берберова. Я произнес тост за всех присутствующих, в том числе за нее. Произносил по-английски и удостоился ее похвалы моему владению этим языком. Похвала, я думаю, имела два основания. Первое: русские писатели, кроме Бродского, на языках совсем не говорили, я ее удивил тем, что я вообще на нем как-то говорю, но особенно ей польстило, что я ее назвал «Our outstanding Russian writer», наш выдающийся русский писатель [Войнович 2010: 704].

Действительно, Берберова неизменно ценила стремление новоприбывших эмигрантов как можно быстрее выучить язык, хотя Войнович преувеличил, сказав, что из писателей третьей волны по-английски говорил только Бродский. И разумеется, Берберовой было приятно услышать, что Войнович столь высокого мнения о ее литературных заслугах. В ее активе к тому времени имелся не только «Курсив», но и «Железная женщина», вышедшая в самом конце 1981 года. Эту книгу, очевидно, Войнович также причислил к несомненным удачам Берберовой.

В контексте такого обмена комплиментами кажется странным, что Берберова похвалила Войновича за «владение языком», ничего не сказав о его «владении пером». А ведь помимо первой части «Чонкина» уже была издана и вторая часть романа – «Претендент на престол» (1979), не говоря о давно опубликованной «Иванькиаде» (1976). Нежелание Берберовой сказать добрые слова хотя бы об одной из этих книг трудно объяснить простой случайностью. А то, что это не было случайностью, прямо подтверждает ее отзыв на более поздний роман Войновича, который мы находим в одном из ее интервью.

Сетуя на исключительную занятость и невозможность следить за литературными новинками, особенно за большими вещами, Берберова тем не менее сообщает, что недавно «читала Войновича». А затем добавляет: «Он такой милый сам, мне приятный как личность, я не хочу сказать о нем плохого слова, но его роман… этот последний “Москва 2042” о XXI веке я едва дочитала…» [Медведев 1996б: 622].

* * *

Конечно, Берберова была не единственной, кто нашел, что роман Войновича «Москва 2042», вышедший в 1986 году, затянут и скучен, хотя претензии большинства тогдашних читателей книги лежали в другой области. Главный герой романа, Сим Симыч Карнавалов, был справедливо воспринят как пародия на Солженицына, и в глазах значительной части интеллигенции (как на Западе, так и в России) такое отношение к «классику» представлялось недопустимым[1154].

Берберова этого мнения не разделяла. Она не считала, что даже самый выдающийся художник и героический человек заведомо не может стать объектом сатиры. Что же касается Солженицына, то, отдавая дань его гражданскому мужеству, Берберова никогда не отзывалась о нем как о большом писателе.

Судя по сохранившимся в архиве материалам, ни «Один день Ивана Денисовича», ни другие вещи, опубликованные в «Новом мире» в первой половине 1960-х, не произвели на Берберову особого впечатления. И хотя она упомянула в «Курсиве», что «рассказ Солженицына про советский концлагерь» должен был посрамить просоветски настроенных западных интеллектуалов, отрицавших существование ГУЛАГа [Берберова 1983, 2: 538], в своем дневнике Берберова не скрывает известного разочарования. Об «Иване Денисовиче» она вскользь замечает, что там нет «ни слова против режима», а рассказ «Захар-Калита» не без сарказма называет «патриотич<ным> рассказом»[1155].

Однако интерес Берберовой к Солженицыну существенно возрос, когда были опубликованы два его романа – «В круге первом» и «Раковый корпус», и его «бодание» с государством вступило в новую фазу, грозящую нешуточной опасностью. Начиная со второй половины 1960-х и на протяжении 1970-х годов Берберова постоянно упоминает Солженицына в своих дневниках, собирает материалы о нем из западной прессы, не просто читает его новые вещи, но делает подробные заметки о прочитанном.

В частности, заметки о «В круге первом» и «Раковом корпусе» явно послужили основой для рецензии, написанной Берберовой в 1968 году, когда оба романа вышли на Западе в переводе на английский. Появление этих вещей Солженицына вызвало множество отзывов в прессе, и реакция подавляющего большинства рецензентов была самой восторженной. Солженицына называли не только наиболее значительным современным русским писателем, но единственным, кто вставал вровень с Толстым и Достоевским.

Любая критика в адрес «В круге первом» и «Ракового корпуса» казалась в то время не совсем этичной: в Советском Союзе оба романа были запрещены, травля Солженицына стремительно набирала обороты, его дальнейшая судьба была совершенно непредсказуема. Берберова это, естественно, знала, и все же не стала умалчивать о том, что ни «В круге первом», ни «Раковый корпус» не показались ей безусловными удачами.

Отметив, что социальная заостренность романов, а также главная тема Солженицына – тема человеческих страданий – вписывают писателя в русло традиции Толстого и Достоевского, Берберова тут же задавалась вопросом: «Но можем ли мы закрывать глаза на очевидное несовершенство его прозы?»[1156] А затем перечисляла все то, что ее смущало и в «В круге первом», и в «Раковом корпусе»: рыхлость композиции, многословность, устаревшие, давно отработанные приемы, морализаторство, «слабый до-Фрейдовский психологизм»[1157]. Однако это перечисление Берберова заканчивала как бы поворотом на сто восемьдесят градусов, заявляя, что в случае Солженицына литературное качество его текстов не имеет никакого значения. А единственное, что имеет значение, – это подвиг Солженицына-человека, сумевшего стать в тоталитарном государстве по-настоящему свободным.

Еще более прямо Берберова формулировала свое отношение к Солженицыну в письмах. Одному из своих корреспондентов, рекомендовавшему ей книги Стругацких, Берберова, в частности, писала: «Вы говорите, что они [Стругацкие. – И. В.] лучше Солженицына. Но Солженицын не есть мерило. Он старомоден и многословен, и человек он в миллион раз более значительный, чем писатель»[1158].

Интересно, что буквально теми же словами отзывался о Солженицыне Набоков. В разговоре с Карлом и Эллендеей Проффер Набоков сказал, что он «не уверен в литературном таланте Солженицына, зато высоко ценит его смелость и его политическое значение и никогда не станет умалять значимости его работы, поскольку в данном случае политические заслуги куда важнее литературных недостатков»[1159]. Примерно то же, но осторожнее Набоков говорил в своих интервью.

Однако подобных Набокову единомышленников у Берберовой в то время практически не было. Даже те из западных рецензентов «В круге первом» и «Ракового корпуса», кто решился отметить присущие этим вещам недостатки, не выражали сомнений в исключительной силе Солженицына-художника. Его следующий роман – «Август Четырнадцатого», опубликованный на Западе летом 1971 года и в скором времени переведенный на английский, еще больше укрепил писательскую репутацию Солженицына. И в смысле тематики (сугубо исторической), и в смысле стилистики (гораздо более сложной) этот роман существенно разнился от его предыдущих вещей, знаменуя, по мнению большинства рецензентов, взятую Солженицыным новую высоту.

Берберова и на этот раз оказалась в меньшинстве. «Август Четырнадцатого» она оценила невысоко, хотя в печати на эту тему высказываться не стала. В ее архиве, однако, сохранились обстоятельные заметки, возможно, послужившие основой для лекции, но до уровня статьи никогда не доведенные. Судя по этим заметкам, в «Августе Четырнадцатого» Берберову особенно коробил язык Солженицына, изобилующий «придуманными словами», большинство из которых были малопонятны (или совсем непонятны), «ставя читателя в тупик»[1160]. Она даже предположила, что половина таких слов представляет собой опечатки, хотя тут же призналась, что «самое трудное решить: