что именно является опечаткой, а что своеобразием стиля автора»[1161].

Любопытно, что в этом отношении Берберова совпала с одним из своих главных недругов, Романом Гулем, с которым, безусловно, ей вряд ли хотелось хоть в чем-нибудь совпасть. Считавший Солженицына крупнейшим писателем, Гуль встретил «Август Четырнадцатого» с недоумением и огорчением: бóльшая часть его статьи об этой книге была отдана разбору неудачных неологизмов и даже языковых погрешностей[1162].

Одновременно Берберова снова оказалась в оппозиции к большинству своих давних друзей и коллег. На этот раз среди них был Роман Якобсон, отозвавшийся – явно споря с Гулем – об авторе «Августа Четырнадцатого» как о «грандиозном мастере слова»[1163].

Конечно, проблема неологизмов Солженицына обсуждалась главным образом теми критиками, кто был способен прочитать роман на русском. Несмотря на все усилия переводчиков, язык «Августа Четырнадцатого» становился в переводе гораздо более сглаженным, не вызывая особых дискуссий. Дискуссии вызывала проявившаяся в романе философия Солженицына, показавшаяся иным рецензентам, в первую очередь видному американскому критику Филипу Раву, недостаточно продуманной и откровенно националистической[1164]. Точно такого же мнения была и Берберова. В своих заметках об «Августе Четырнадцатого» она практически дословно повторяла ряд рассуждений Рава, в свою очередь определяя философию Солженицына как «православное народничество» и «неославянофильство»[1165].

«Август Четырнадцатого» был, как известно, первым «узлом» задуманной Солженицыным серии романов «Красное колесо». Остальные «узлы» появятся значительно позднее, на протяжении второй половины 1980-х, когда у Берберовой уже не будет ни времени, ни сил читать столь объемные вещи.

Одной из последних прочитанных ею книг Солженицына был «Архипелаг ГУЛАГ», первый том которого вышел в Париже в самом конце 1973 года, а следом появилось и два остальных. Эту вещь Берберова оценила высоко, но – опять же – с характерной оговоркой. В одном из позднейших интервью она ответила на вопрос о Солженицыне так: «…у Солженицына только одна важная книга – “Архипелаг ГУЛАГ”, но это не художественная проза»[1166]. И тут же заметила, что без этой книги «не было бы Горбачева».

Конечно, в момент публикации «Архипелага» на Западе до появления Горбачева было еще далеко, никакими переменами в Советском Союзе не пахло, разве только к худшему. Положение Солженицына с каждым часом становилось все более угрожающим, и Берберова с тревогой следила за развитием событий. В начале февраля 1974 года, после разговора с одним из своих знакомых, она записала в своем дневнике: «Думает, как я, что Солж<еницыну> cкоро конец»[1167]. Неудивительно, что отправка писателя не в Сибирь, а на Запад была воспринята Берберовой с большим облегчением. 13 февраля, в день приземления Солженицына во Франкфурте-на-Майне, она делает подробную запись об обстоятельствах его ареста и высылки. Пребывая под сильным впечатлением от этого события, Берберова старается не пропустить ни единой связанной с Солженицыным новости.

3 марта Солженицын напечатал свое «Письмо к вождям Советского Союза», и оно, разумеется, не прошло мимо внимания Берберовой. Явно пытаясь прояснить для себя его содержание, Берберова перечисляет по пунктам основные положения «Письма», а перечислив, подводит итог своим впечатлениям:

Мужицкая Святая Русь. <…> Славянофильство, религия, тоталитаризм, без выхода к морю и без капли «иноземной» крови. <…> Подальше от Запада, где все позволено (говорит Солжен<ицын>), мы сами, мы одни. Мы будем счастливы с Сибирью, в избах, семейно, строго и спокойно. Какой позор!..[1168]

На этот раз, однако, Берберова не оказалась в одиночестве, у нее обнаружилось много единомышленников – и среди западной, и среди российской интеллигенции. Одним из них был А. Д. Сахаров, чей обстоятельный ответ Солженицыну был напечатан в переводе на английский в «The New York Times Review of Books» (1974. 13 июня).

Мимо внимания Берберовой не прошло и телевизионное интервью, данное Солженицыным знаменитому телеведущему Уолтеру Кронкайту в конце июня 1974 года. Комментируя это интервью в дневнике, она пишет о Солженицыне:

Хочет учить, просвещать (знает истину), верит в наказание, не знает Запада, жалуется (22 минуты), что репортеры хуже КГБ. Отсутствие юмора. Многословие. Эмоциональность. Ужас. Кронкайт спросил, знает ли он, что такое американская демократия, на чем она стоит. Он даже не понял вопроса, сказал, что слишком потрафляют «низам». Кронкайт: «Но это как раз то, на чем она основана»[1169].

В сделанной на следующий день дневниковой записи Берберова возвращается к той же теме, причем еще более взволнованно: «На меня напала страшная тоска, какой не было много лет. Причина – интервью Солженицына. Страшно видеть смертному повороты истории культуры! От демократии – к самодержавию, от интернационализма – к квасному патриотизму, от “всемирности” – к секте “амиш”»[1170].

Аналогию с распространенной в Америке протестантской сектой амишей, переселившихся из Европы в XVIII веке, Берберовой подсказали такие особенности членов этой секты, как религиозность, определяющая все сферы жизни, отказ от технологических новшеств, включая автомобили (амиши ездят на лошадях и телегах), занятие главным образом сельским хозяйством, закрытость их общин для посторонних.

Слово «амиш» применительно к Солженицыну Берберова вскоре использует снова. На этот раз в связи с его речью, произнесенной на выпускной церемонии в Гарварде 8 июня 1978 года. В своей речи Солженицын обвинял Запад в политической трусости, моральном разложении, материалистичности и полной секуляризации. Его выступление транслировалось по телевидению, и посмотревшая передачу Берберова записала в тот день в дневнике: «Речь в Гарварде. Очень интересно и хорошо подано. Русский фундаментализм. Амиш. Но героический!»[1171]

На это выступление Солженицына мгновенно откликнулись все центральные американские газеты. Авторы большинства статей сходились на том, что Солженицын не знает Запада, не понимает преимуществ западной демократии, воспринимая ее как анархию, и судит с опасной позиции религиозного фундаменталиста.

Общественный темперамент Берберовой потребовал выхода, и 12 июня она отправила письмо в газету «The New York Times», ответившую Солженицыну наиболее оперативно и твердо. В своем письме Берберова называла писателя «первым русским амишем» и настойчиво советовала поскорее выбраться из своего вермонтского захолустья, поселиться в Вашингтоне поближе к библиотеке Конгресса, выучить английский, вникнуть в устройство западного общества – и только потом выступать перед выпускниками американских университетов[1172].

Письмо Берберовой напечатано не было, однако, не вступив с Солженицыным в прямую, достаточно грубую полемику через газету, она смогла реализовать другое свое намерение. Оно возникло в связи с задуманным Солженицыным проектом – созданием «Всероссийской мемуарной библиотеки», куда писатель планировал собрать воспоминания российских эмигрантов, «чтобы горе наше не ушло вместе с ними бесследно, но сохранилось бы для русской памяти, остерегая на будущее»[1173]. Призыв Солженицына присылать ему такие материалы был опубликован и в эмигрантской, и в американской прессе.

Непосредственно следуя этому призыву, Берберова послала Солженицыну письмо с предложением переиздать книгу о процессе В. А. Кравченко, изданную в Париже почти тридцать лет назад[1174]. Книга была составлена из репортажей, которые Берберова, присутствовавшая на процессе в качестве корреспондента «Русской мысли», печатала в этой газете.

И хотя Солженицын предупреждал российских эмигрантов, что публикация полученных материалов будет отложена на неопределенное будущее, Берберова, очевидно, надеялась, что для материала о Кравченко может быть сделано исключение. В первом томе «Архипелага» Солженицын писал, что слышал об этом процессе от одного из своих сокамерников, но сами репортажи, естественно, не видел. А потому Берберова полагала, что давно ставшая раритетом книга представляет для него (да и для многих других) немалый интерес.

Солженицын, однако, особого интереса не проявил. В своем ответном письме он сообщал, что