немало[1113]. И хотя рядом с иными именами стоит знак вопроса, рядом с именем Шмакова этого знака нет, а это означает, что Берберова была в нем стопроцентно уверена.

На протяжении 1982 года Шмаков много путешествовал по Европе, но все же выбрал время приехать осенью в Принстон. В этот раз он привез Берберовой подарок – изданную нью-йоркским издательством «Russica» повесть Кузмина «Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро», к которой Шмаков написал предисловие. Эта книга с нежной дарственной надписью сохранилась в домашней библиотеке Берберовой.

Следующий, 1983 год Шмаков снова провел в разъездах, но где бы он ни был – в Италии, Франции, Израиле, Испании, – он слал Берберовой открытки, иногда (как, например, из Севильи) в стихах. В это время он собирал материалы для задуманной им биографии Мариуса Петипа, а также ждал выхода очередной книги, над которой работал несколько лет.

Эта книга, «Великие русские танцоры» («Тhe Great Russian Dancers»), посвященная тридцати трем звездам русского балета – от Анны Павловой до Владимира Васильева, вскоре вышла [Smakov 1984]. Шмаков тут же послал ее Берберовой, и она не замедлила откликнуться. В ее письме говорилось:

Дорогой Гена! Несмотря на наш долгий разговор по телефону, я все-таки хочу написать Вам, как я люблю Вашу книгу о 33 танцорах и как я рада ее иметь, и уже прочитав ее, просматривать время от времени – она еще не пошла на полку. Красота! И Ваши знания, и удивительная легкость в маневрировании английскими терминами – завидую Вам! – и глубокое чувство истории и эстетики. Все прекрасно. Желаю Вам успеха, хороших рецензий, приглашений, где Вам будут говорить приятные вещи, и, конечно, денежных удовольствий[1114].

Особого успеха, однако, опять не получилось. Как замечает Соломон Волков, эта книга «не только не нашла широкого читателя, но и профессиональная критика ее практически замолчала. Что отражало ту враждебность и пренебрежение к Шмакову, которые в тот момент накопились в этой среде» [Волков 1997: 315].

Видимо, это было одной из причин хандры, о которой Шмаков упоминает в очередном письме Берберовой, объясняя, почему он так долго не мог к ней выбраться[1115]. Зато они встретились и много общались летом 1986 года в Париже, куда оба приехали на конференцию, посвященную Ходасевичу и нескольким другим поэтам, включая Кузмина.

В традиционном поздравлении с Рождеством и Новым годом Шмаков клятвенно обещал Берберовой наведаться в Принстон в начале 1987-го[1116]. Но свое обещание он выполнить не смог, так как обнаружилось, что плохое самочувствие, на которое Шмаков с недавних пор жаловался, имело под собой весьма серьезную причину: у него был диагностирован СПИД – в то время скоротечная, неизлечимая болезнь.

Шмаков теперь практически безвыездно жил в имении Либерманов в Коннектикуте, но продолжал писать Берберовой оттуда. Догадаться о поставленном диагнозе по письмам Шмакова не представлялось возможным: он сохранял неизменно шутливый тон. В частности, узнав о выходе книги Берберовой о масонах и, главное, об огромном успехе ее ранней прозы во Франции, а затем и в других странах, Шмаков сочинил такое послание:

Нет, я не буду лицемерен,

Я совершенно оберберен.

Куда ни гляну, всюду Нина —

В Москве, Париже и Афинах.

Чайковский, хоть на гальской мове,

Приплыл, блистая предисловьем,

Масоны (блеск!) расселись в ложах.

Нет! Это все на сон похоже.

Роман вдруг прибыл – «Без заката»

Ко мне из Франции богатой.

Какая проза! Бунин с Сириным

От зависти бы стали синими…

Увы, в издательском развале

Мы с ней друг друга потеряли,

И вот кричу: Ау! Ау!

Я Вас по-прежнему ЛУБЛУ!![1117]

Ответ Шмакову, как свидетельствует сохранившаяся в архиве Берберовой машинопись, она тоже написала в стихах, но посылать не стала. Возможно, она сочла свои стихи неостроумными и слабыми (какими они, собственно, и были), но скорее всего, именно тогда ей сообщили о болезни Шмакова, и Берберова не решилась поддерживать переписку в том же шутливом тоне.

Она знала, что в практической помощи он не нуждается (финансовая поддержка Либерманов, Барышникова и Бродского обеспечила все необходимое), но дорожит любым проявлением внимания. Берберова регулярно звонила Шмакову, а он не забыл в середине декабря 1987 года послать ей – по многолетней традиции – поздравление с праздниками. В этой открытке, написанной еще его обычным почерком, Шмаков желал Берберовой «очень счастливого» Нового года, «в котором мы обязаны встретиться»[1118].

Встретиться в новом, 1988 году Берберовой и Шмакову не удалось. Уже ранней зимой ему стало существенно хуже, к концу марта он практически не вставал с постели, а 21 августа умер. Некролог, появившийся через несколько дней в «Русской мысли», Берберова, аккуратно вырезав из газеты, оставила у себя.

* * *

Шмаков был одним из очень немногих новоприбывших из Советского Союза знакомых Берберовой, с кем она сохранила близкие отношения вплоть до самого конца, хотя многообещающих встреч было за эти годы немало, и практически все они начинались на самой сердечной ноте. На этой ноте началось ее знакомство с Сашей Соколовым, молодым, тогда еще никому не известным писателем. До середины 1970-х проживавший в Москве, он сумел перебраться на Запад (сначала в Австрию, а затем и в Америку) с помощью жены-иностранки. Его первый роман – «Школа для дураков», тайно переправленный за границу, вышел в издательстве «Ardis» ранней весной 1976 года.

Прочитав присланный издательством экземпляр книги, Берберова написала восторженный отзыв, обширная выдержка из которого (вместе с отзывами Набокова и Владимира Вейдле) будет помещена на обложку второго издания «Школы». В отзыве Берберовой говорилось:

Свежее, новое, свободное построение фразы. Искусная, таинственно-творческая работа над словом, цепь образов, растущих, поворачивающихся к читателю то одной, то другой смысловой стороной, и глубоко скрытые, и все же светящиеся новым значения… Его волшебный юмор сквозит в каждой строке, которую пишет для другого себя школьник-шизофреник, живущий среди юродивых и идиотов, учителей и учеников, государственных прокуроров и почтальонов, среди памятников человеку в кепке и человеку в фуражке. Идет рассказ о неучах и недоумках, населяющих одну огромную страну, где реки и озера, леса и дачные станции, простые собаки и птица-козодой помогают им существовать и при жизни, и после смерти[1119].

Мнение Берберовой сыграло не последнюю роль в становлении писательской репутации Соколова, тем более что она продолжала энергично пропагандировать книгу. В одном из писем Эткинду Берберова, в частности, осведомлялась, слышал ли он о «Школе для дураков», а затем добавляла: «Думаю, что эта книга – событие»[1120]. Правда, название книги Берберова нашла не совсем удачным (она считала, что «лучше было бы “Воспитание недоумков”»[1121]), но этим соображением она, очевидно, не стала делиться ни с издательством, ни с автором.

Прочитав еще в Вене рецензию Берберовой, Соколов откликнулся взволнованным письмом. Соколов писал:

…отзыв Ваш был мне как неожиданный и драгоценный подарок. Вы поняли книгу так, как я и мечтать не смел, чтобы ее понимали. Никогда я не думал, чтобы кто-нибудь из старшего поколения литераторов русских примет мой текст так близко к сердцу и с такой теплотой и щедростью душевной. Спасибо Вам: высокая оценка Ваша прибавила пущей твердости руке моей, ибо я знаю: Вашими словами, Вашими устами глаголет история словесности нашей – и говорят многие из тех, кто были Вашими близкими друзьями…[1122]

Соколов благодарил и за присланный