минувший с последнего моего обращения, обнаружил себя куда более долгим, чем я предполагал; до сей поры в контакте не было необходимости. Вы превзошли мои ожидания. Ваши поведение и сообразительность выше всяких похвал, и вы будете вознаграждены.

В первую голову, не страшитесь за семью. Она будет обеспечена, как и те, кто сослужил вам службу в деле, –   даже герр Муттер. Никто не раскроет судьбу Х, в этом можете быть покойны.

Вы останетесь в этом доме и воспитаете дитя в его безопасных стенах. Вам будет предложена помощь, но прежде чем принимать любые решения, вам должно очень аккуратно учесть все факторы. Ребенок ваш будет крепок и здоров, но несколько отличаться от остальных. Это станет благословением для всех. В следующие несколько лет вокруг вас многое переменится. Город может пасть и возродиться, но этот дом останется прежним; так всегда было и всегда будет.

Измаил теперь живет собственной жизнью и может распоряжаться ею по своему усмотрению.

Я снова свяжусь с вами после родов.

* * *

Сирена сидела на балконе, глядя на город, за стены, на далекий Ворр. Измаил принес бокал вина и мягко положил руку ей на плечо.

Было трудно поверить, что вокруг происходило столько перемен. Все казалось тем же. Измаил думал о камере-обскуре; Сирена наблюдала за чайками. Их кожа в соприкосновении была теплой и обнадеживающей. Вдвоем они выстоят.

* * *

Ветер – мне в спину, и я чувствую душевный подъем, проворно выходя на новый ландшафт путей и расколотых сферических валунов. Смоляная тень прошлого выбелена наступающим светом. Впереди встреча дорог – некий перекресток с крошечной придорожной часовней. Там стоит фигура, ждет. Тот ли это спутник, которого я чувствовал раньше, каким-то образом меня опередивший? Он следит за моим приближением, и я подстегиваю шаг.

Это мужчина, и не тот, кого я ожидал. На этом расстоянии я вижу, что с его лицом неладно. Его поза пружиниста и демонстрирует гибкую неприступную самоуверенность, пробуждающую подозрения. Я чувствую свирепость и волю. Зато у меня есть оружие, которое я взвожу в сумке перед тем, как подойти ближе.

* * *

Фигура на перепутье напрягла мускулы и выпрямилась во весь рост: в этот день здесь никто не пройдет.

Никто раньше не преодолевал лес невредимым; фигура же перед ним жила там – и миновала во второй раз без видимых усилий. Он тяжело работал и много выстрадал, чтобы сохранить жизнь этому человеку, – и скоро Сидрус овладеет всеми элементами знания и их подразумеваемой силы.

В своем изменившемся состоянии клирик извел недели на то, чтобы обойти лес опушкой и достичь этой точки перехвата. Его нервное стремление просветиться достигло пика в изувеченном теле и перевалило за него, рассылая мучительные спазмы адреналина в зарастающие раны. Эти ощущения он терпел бестрепетно; они краткосрочны. Когда он наконец войдет на святую землю с властью над Былыми и сумеет прикоснуться к святому центру, все наладится.

* * *

Боже мой, это прокаженный. Его полуразрушила какая-то чудовищная болезнь. Посреди его лица, покрытого язвами, струпьями и мешками кожи, зияет дыра. Изъеденный рот свело набок, глаза почти исчезли. Это лицо я видел на хребте, – негативный образ чернильной карты.

* * *

Сидрус не успел к флакону вовремя. Митрассия вошла в силу раньше, чем он даже вышел на окраину города: старая злобная мразь наверняка солгала об отведенных часах. Когда Сидрус заполучит знание Ворра и исцелится как следует, он не забудет вернуться и медленно вскрыть целителя – гораздо, гораздо медленнее, чем он разорвал голубя с антидотом.

Содержимое бутылька прервало смертоносное действие ужаса, но тело осталось разбитой развалиной: гениталий больше нет; три пальца ног отвалились и лишь два пальца рук остались целы; большинство зубов разъело, лицо стало гниющей кашей; четверть адреналовой системы пошла ко всем чертям. Все образуется, когда он войдет в святое ядро.

Лучник остановился, словно задетый его видом. Сидрус уже с этим сталкивался и быстро произвел мысленные правки.

– Подойди, друг, я не желаю тебе зла, – прошепелявил он, и перекошенный рот преломил напряженность слов. – Я Сидрус, Хранитель границ великого леса. Я полномочен в этих землях.

Уильямс шагнул ближе к ненасытному голоду.

– Я не пожму тебе руки. Здесь уже нет такого обычая, и в любом случае ощущение будет тебе нелюбезно. Как видишь, я стал жертвой страшной болезни. Она не заразна, и я не стыжусь своих ран. Прошу, не тревожься из-за моей внешности.

– Я не тревожусь, – ответил Уильямс почти искренне.

– Ты не знаешь меня, но мне известно о тебе многие годы. Я спас тебя от рук множества наемных убийц.

Уильямс не проявил интереса и эмоций к этим фактам и не выказал ни малейшей благодарности.

– Ты уже не несешь свой лук?

– Лук?

– Живой лук, что вел тебя много лет.

Уильямс пожал плечами и ответил:

– Об этом мне неизвестно. Думаю, ты говоришь не с тем.

Сидруса поразило бесстыдство лжи; Уильямс увидел, как разъеденное лицо приняло выражение того самого призрачного видения с клочка улетучившейся бумаги. Он принял это за предупреждение и подтянул сумку ближе.

– Ты можешь мне доверять; я многим тебе удружил, я тебя защищал.

– Это я уже понял, но ради чего? И от кого?

Сидрус наслаждался игрой в кошки-мышки лишь тогда, когда неоспоримо был кошкой; эта же демонстрация вздорного самодовольства начинала действовать на нервы, но все же он подыгрывал – деланое невежество не смущало его стремления к главной цели.

– У тебя есть враги и противники, которые не желали, чтобы ты снова прошел через Ворр. Твои бывшие однополчане заклеймили тебя дезертиром, убийцей и кем пострашнее. Они хотели тебе смерти или изгнания, чтобы ты не блуждал вольницей по краям восстания. За твою голову назначена награда; всяческая сволочь пыталась убить тебя и озолотиться.

Уильямс осознал, что болезнь этого человека проникла глубже лица; должно быть, она сжевала и мозг.

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Об Имущественных войнах?

Уильямс покачал головой, расписываясь в недоверии и равнодушии глубокими морщинами у глаз.

– О Ворре?

– О чем?

– Ворр. Великий лес.

– Какой лес?

Лицо Сидруса уже было неописуемо. В ярости он ткнул пальцем за спину Уильямса, который обернулся, посмотрел и раздраженно повел плечами назад.

– Я не вижу леса.

* * *

Он стал мировым именем; теперь другие фотографировали его. Огромное портфолио человеческих движений обрело колоссальный успех, и он наконец видел, что это стоило стараний: его место в истории утверждено. Старый век волной накатывал