мы находились в сторожевом охранении. Это не была обыкновенная артиллерийская стрельба. Орудийные выстрелы сливались с разрывами снарядов, и холм дрожал от беспрерывного огня тяжелой и легкой батарей. Наши батареи работали на картечь, сметая огнем ряды наступающего врага. В этом рокочущем гуле артиллерийского огня едва был слышен стук пулеметов и почти не было слышно винтовочных выстрелов.

Но меня интересовало другое. Я видел опять в утреннем тумане знакомое багрово-красное пятно солнца. Я узнал обожженный солнцем ковыль, холмы, и вся окружающая местность стала мне близко знакомой. Я не только видел все это, но я постоянно носил в памяти это место, никогда не быв здесь.

«Вероятно, это мой конец», – подумал я, вспомнив свое далекое прошлое видение, и вместо облегчения появилось гнетущее, ноющее чувство. Думать мне было некогда. В расходящемся тумане я увидел высокую фигуру моего командира, ищущего меня. Он быстро объяснил боевую задачу и приказал немедленно следовать моему пулеметному взводу с жалкими остатками 12-й роты – человек 11–12 – навстречу движущемуся противнику с целью задержать его как можно дольше. Из его слов я понял, что из этой операции мы, то есть мой пулеметный взвод 15–16 человек и 12-я рота – не должны были вернуться, приняв на себя самый сильный встречный удар наступающих сил красной дивизии.

Приблизительно в километре или двух от главных сил нашего полка следовавшая за нами рота остановилась на природном рубеже перед спуском в широкую долину, и командир ее посоветовал мне занять боевую позицию впереди и ниже его редкой ротной цепи, на одном из уступов спускающегося к противнику холма.

Оставив пулеметные тачанки с конями и двумя вожатыми позади роты, захватив лишь пулеметы и патронные ленты, я быстро занял со своей маленькой командой боевое положение уже на виду движущегося к нам противника. В долине еще стоял утренний туман и слабо были видны бесконечные цепи красной пехоты. Наступала укомплектованная несколькими полками красная дивизия. В ранней тиши каждый звук был слышен очень далеко, до меня доносилась брань командиров-комиссаров, шутки красноармейцев, смех и взаимное подбадривание при наступлении.

Мы уже были замечены ими, и их залегшие цепи открыли одиночный огонь по нашей маленькой цели. Чтобы задержать их дальнейшее продвижение, я из обоих пулеметов открыл стрельбу – огонь по всей видимой цепи. Продвижение противника на участке нашего огня временно приостановилось, и красные стали делать перебежки звеньями, постепенно приближаясь к нам. Наши пулеметные ленты быстро расходовались, сами же мы обстреливались только винтовочным огнем, и благодаря хорошо скрытой позиции никто из моих людей не был ни убит, ни ранен.

Во время стрельбы я почувствовал, что кто-то сильно толкает меня в спину, и я прекратил огонь. Повернувшись назад, я увидел вожатого коней, недавно взятого в плен красноармейца-карела из разбитой финской дивизии, который на ломаном русском языке пытался объяснить мне, что ротное прикрытие давно оставило позицию и ушло обратно на соединение с полком, не известив меня об этом, а красные цепи справа и слева от нас на необстреливаемых участках обходят наши фланги.

Видя себя почти окруженным противником, я приказал немедленно захватить пулеметы и патронные ящики с запасными лентами; их быстро оттянули на руках до подвод, погрузили и, помогая людской силой коням, быстро поднялись по крутой горе (зигзагообразно) вверх. Красные, не сдерживаемые огнем, цепями следовали за нами, стреляя на ходу.

Наша цель была – как можно скорее достигнуть вершины горы, откуда шло плоскогорье; там мы были бы временно вне поля зрения противника. Несколько минут тягостных усилий – и мы выскочили на ровное поле. Дорога, что вела к главным силам полка, проходила далеко вправо, поэтому, чтобы сократить себе путь, я приказал старшему унтер-офицеру сопровождать туда пулеметы, а сам решил идти пешком напрямик.

Вскоре я услышал сзади стрельбу по мне, свист пуль близко около меня и крики догонявших меня красных, предлагавших сдаться. Я напрягал последние усилия, чтобы достигнуть наши первые боевые части, зная, что они недалеко. Но вместо продвижения вперед я остановился как вкопанный. Я задержался на всем бегу на краю красного оврага глубиной 30–40 метров и такой же ширины, увидев знакомое мне место моей гибели – расстрела, – из которого не было выхода. Несмотря на отчаянную внешнюю обстановку, я почувствовал прилив душевных и физических сил от увиденного мною второй раз в жизни, теперь уже реального переживания, которое спасло меня от неминуемой смерти на дне красного оврага.

Я действовал как под гипнозом… Каждая секунда была дорога, противник догонял меня, все чаще и чаще свистели пули около меня, и я решил бежать вдоль оврага против его течения воды, зная, что кверху будет уменьшаться его ширина. Красные, не понимая перемены моего движения, реже стали стрелять, ожидая моей сдачи, но продолжали ругань, крики и остроты с большим остервенением.

Мои расчеты быстро оправдались: овраг уменьшился в своей ширине настолько, что я почувствовал себя способным перепрыгнуть его. Отбежав в сторону красных и приведя их в еще большее недоумение, я с сильным разбегом легко перескочил овраг шириной всего 3–4 метра и, скрываясь в неровностях местности, нагибаясь до самой травы, через несколько минут пути вышел на дорогу и стал ожидать пулеметные тачанки. Расчет мой оказался верен – я увидел мой быстро приближающийся пулеметный взвод.

Моей радости не было предела. Я быстро занял место между моими ударниками. Все люди были целы, пулеметы спасены, только красная артиллерия продолжала преследовать нас шрапнельным огнем, но, благодаря высоким разрывам, на этом пути был ранен один только старший унтер-офицер – картечина задержалась у него на спине под кожей. Через несколько минут мы влились в боевую линию нашего родного полка.

Наше появление вызвало настоящий фурор и неподдельную радость, так как давно уже прибывшая 12-я рота со своим командиром поручиком Д-м сообщила командиру полка и моему начальнику пулеметной команды о нашей геройской гибели, когда они сверху холма видели нас, окруженных наступающими цепями красных. Никто не мог поверить в возможность спасения брошенной на смерть кучки бойцов.

Несмотря на все пережитые опасности, я ощутил внутренний мир в моей душе, сознавая, что какая-то Высшая сила из неведомых источников бытия сохранила мне жизнь и что, наконец, совершилось предначертанное Провидением мое чудесное спасение, благодаря Божественному дару предвидения своей будущей судьбы.

Раздел 3

В. Кравченко199

Дроздовцы в Крыму и Северной Таврии200

Крымская эпопея

Трагедия в Новороссийске приближалась