Лицо раненого стало как-то меняться. Веки и ноздри задрожали.

Рённ протянул микрофон.

— Кто стрелял? — спросил он.

Никакой реакции. Рённ подождал несколько секунд и повторил вопрос:

— Кто стрелял?

Губы больного шевельнулись, и он что-то сказал. Рённ переждал две секунды и вновь спросил:

— Как он выглядел?

Потерпевший ответил и на этот раз, уже несколько отчетливее.

В комнату вошел врач.

Рённ уже раскрыл рот, чтоб повторить второй вопрос, когда мужчина на кровати повернул голову в левую сторону. Нижняя челюсть у него отвисла.

Рённ посмотрел на врача, и тот серьезно кивнул ему, складывая инструменты.

Подошел Улльхольм и сердито сказал:

— Ты что, в самом деле не можешь больше ничего от него добиться?

Потом громко обратился к больному:

— Слушайте, господин, с вами разговаривает старший полицейский инспектор Улльхольм…

— Он умер, — тихо сказал Рённ. Улльхольм вытаращил на него глаза.

Рённ выключил микрофон и понес магнитофон к окну. Там он осторожно перемотал ленту указательным пальцем правой руки и нажал на кнопку воспроизведения записи.

— Кто стрелял?

— Днрк.

— Как он выглядел?

— Самалсон

— Ну и что это нам дает? — сказал Рённ.

Улльхольм секунд десять зло, с ненавистью смотрел на него, а затем сказал:

— Что именно? Я обвиню тебя в служебной халатности. Иначе я никак не могу. Ты же понимаешь, что я имею в виду, а?

Он повернулся и вышел из комнаты. Его шаг был быстрым и энергичным. Рённ грустно смотрел ему вслед.

XV

Когда Мартин Бек распахнул дверь Дома полиции, ледяной ветер бросил ему в лицо горсть острых, словно иголки, снежинок.

Перейдя Агнегатан, он нерешительно остановился, прикидывая, как ему ехать. Он все еще никак не мог освоить новые автобусные маршруты, которые возникали одновременно с исчезновением трамвайных линий в связи с переходом в сентябре на правостороннее движение.

Внезапно около него затормозила машина. Гюнвальд Ларссон опустил боковое стекло и позвал:

— Залезай.

Мартин Бек обрадовался и сел впереди рядом с ним.

— Б-р-р-р, — сказал он — Не успеешь заметить, что было лето, как уже вновь непогода. Ты куда едешь?

— На Вестманнагатан, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Хочу поговорить с дочерью той старушки из автобуса.

— Чудесно. Высадишь меня перед Сабатсбергом. Они миновали Кунгсбру и поехали вдоль старых торговых рядов За окнами мелькал сухой мелкий снег. Когда они ехали по Васагатан, около классической гимназии их миновал двухэтажный автобус сорок седьмого маршрута.

— Н-да, — сказал Мартин Бек — Мне теперь муторно становится, как только я увижу такой автобус.

Гюнвальд Ларссон посмотрел на автобус.

— Это не такой, — сказал он. — Это немецкий. «Бюс-Синг». — Через минуту он спросил: — Может, поедешь со мной к Ассарссоновой старухе? Я буду там к трем часам.

— Не знаю, — сказал Мартин Бек. — Все будет зависеть от того, когда я закончу разговор с медсестрой.

На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил мужчина в желтом шлеме и с красным флажком в руке. На территории Сабатсбергской больницы развернулось большое строительство. Старые дома разбирали, а новые уже взмыли вверх. Грохот взрывов катился волной между стенами домов. Гюнвальд Ларссон сказал:

— Почему бы им не поднять на воздух сразу весь Стокгольм? Пусть бы делали так, как Рональд Рейган, или как там его, хочет сделать во Вьетнаме: заасфальтировать, намалевать желтые полосы и наделать автостоянки из всего этого дерьма. Наверное, это самое большое несчастье, когда планировщики дорвутся до реализации того, что планировали.

Мартин Бек вышел из машины перед въездом в ту часть больницы, где размещались родильное и гинекологическое отделения.

Перед входом не было никого, но, подойдя ближе, Мартин Бек заметил за стеклянной дверью какую-то женщину. Она открыла дверь и спросила:

— Вы комиссар Бек? Я Моника Гранхольм.

Ухватив, словно клещами, его руку, она радостно пожала ее. Моника Гранхольм была почти такого же роста, как и Мартин Бек. Все в ней казалось большим, здоровым и крепким

Та девушка, что погибла в автобусе, была маленькая и невзрачная, она была страшно хрупкой и нежной по сравнению со своей подругой.

— Вы не возражаете, если мы зайдем в «Васагоф» на другой стороне улицы? — спросила Моника Гранхольм. — Я должна перекусить.

Время ленча прошло, и в ресторане было много свободных столиков Мартин Бек выбрал место у окна, но Моника Гранхольм заявила, что предпочитает сидеть где-нибудь в углу.

— Я не хочу, чтобы нас увидел кто-либо из больницы, — пояснила она. — Вы себе не представляете, как там любят сплетничать.

Мартин Бек подождал, пока девушка поела, и уже хотел начать разговор об убитой подруге, когда она отодвинула тарелку и сказала:

— Ну, все. Теперь, комиссар, спрашивайте, что вас интересует о Бритт.

— Все, — серьезно сказал Мартин Бек.

— Думаю, что знала ее лучше, чем кто-либо другой. Мы жили вместе с нею три года, с тех пор, как она начала работать в больнице. Она была чудесная подруга и очень хорошая медсестра. Умела выполнять тяжелую работу, хотя была слабенькая. Никогда не думала о себе.

Она взяла кофейник и наполнила чашку Мартина Бека.

— Спасибо, — сказал он. — А был ли у нее жених?

— Да, отличный парень. Они формально не были обручены, но хотели пожениться на Новый год.

— Они давно знакомы?

— Самое меньшее десять месяцев. Он врач. — А были у нее еще знакомые мужчины?

Моника Гранхольм улыбнулась и покачала головой.

— Только те, что работает в больнице. Она была очень холодна. Не думаю, чтоб она с кем-то встречалась до Бертиля. А почему вы об этом спрашиваете?

Мартин Бек вынул из внутреннего кармана блокнот и положил перед собой на стол.

— Рядом с Бритт Даниельссон в автобусе сидел мужчина, — сказал он. — Полицейский Оке Стенстрём. Мы полагаем, что он и фрекен Даниельссон знакомы и ехали вместе в автобусе.

Он вынул из блокнота фотографию Стенстрёма и положил ее перед Моникой Гранхольм.

— Вы встречали этого человека?

Она посмотрела на фотографию и покачала головой.

— Бритт не знала этого человека. Я могу даже присягнуть, что не знала.

Мартин Век спрятал блокнот.

— Может, они были друзьями и… Она энергично покачала головой:

— Бритт была очень порядочная, очень робкая, чуть ли не боялась парней. К тому же была по уши влюблена в своего Бертиля. Я была единственной, кому она доверяла свои тайны, конечно, кроме Бертиля. Она все мне рассказывала. Жаль, комиссар, но вы определенно ошиблись.

Моника Гранхольм открыла сумочку и вынула кошелек.

— Я должна идти к своим деткам. Их у меня семнадцать.

Она начала копошиться в кошелечке, но Мартин Бек протянул руку и остановил ее.

— Государство платит, — сказал он.

Когда они вновь стояли около ограды