Такое высокое положение, безусловно, способствовало карьере Шестова, и в октябре 1860 г. глава Придворной медицинской части проф. М. А. Маркус[1071] сообщил врачу, что конференция Медико-хирургической академии «предполагает предоставить место адъюнкт профессора при Терапевтической Госпитальной Клинике Ординатору 1-го Военно-Сухопутного госпиталя… Шестову».[1072]

Современники, находившиеся рядом с цесаревичем, впоследствии оставили в своих воспоминаниях в целом негативные отзывы о докторе Н. А. Шестове, что объясняется как внезапной смертью цесаревича, так и объективными медицинскими просчетами лечащего врача. Подробно об этом пишет князь В. П. Мещерский, издатель консервативной газеты «Гражданин», который сам был личностью достаточно одиозной, однако его замечания по поводу придворной медицины во многом справедливы. «Доктор Шестов менее чем кто-либо, был бы в состоянии тогда подвергнуть Цесаревича постепенному наблюдению, будучи легкомысленным и мало знающим врачом, без взгляда и без привычки наблюдений. Потом я понял, как относительно врачебной части великие мира сего находятся в наихудшем состоянии сравнительно с простыми смертными. У них свой врач. Этот врач, вследствие своего положения, с одной стороны, не нуждается в практике, как в средствах к жизни, а потому не ищет заработка, а с другой стороны, в интересах своего, так сказать, самосохранения или своего положения, ведет относительно особы, при которой состоит, политику куртизана больше, чем политику врача; он старается не надоедать этой особе своими врачебными сторонами, затем привыкает глазом к ней до того механически, что никогда, разумеется, не имеет свежего взгляда на своего постоянного пациента и не замечает тех перемен в нем, которые не с руки, а затем, по какому-то инстинкту политика, старается всякому болезненному явлению давать значение случайного, преходящего недуга, никогда не дозволяя себе делать догадок о каком-то хроническом недуге. Такая политика для него тем более удобна и тем легче осуществляется, что он встречает полное сочувствие ей со стороны постоянного пациента придворного врача, который, прежде всего, не любит ни консультаций, ни исследований, ни приставаний к нему с известными требованиями режима и на должность своего врача смотрит, как на веселую синекуру. Увы! – буквально все так было относительно Цесаревича и его врача Шестова. Это был любезный и веселый человек, но серьезным врачом представить его себе было невозможно».[1073]

К этой негативной характеристике Н. А. Шестова присоединился и профессор Московского университета Б. Н. Чичерин, один из преподавателей цесаревича. Он писал: «Еще менее я мог сойтись с доктором Шестовым. Он был человек недурной и обходительный, но пошлый. К наследнику он был определен по рекомендации лейб-медика Енохина, которому он приходился племянником и который всячески старался выдвигать русских. На этот раз выбор был неудачный. Шестов, говорят, учился хорошо, но доктор он был плохой; он не имел ни любви к медицине, ни каких-либо научных интересов, а любил пожуировать и обладал весьма низкими артистическими наклонностями. Увидев, что я покупаю гравюры, он тоже накупил всякой дряни…».[1074] Таким образом, протекционизм в назначении на ответственную должность врача наследника-цесаревича привел, в конечном итоге, к трагическим просчетам в ходе лечения цесаревича.

Событием, с которого начался отсчет смертельного заболевания цесаревича, считается его участие в скачке на ипподроме в Царском Селе в 1860 г. Во время состязания цесаревич упал с лошади и сильно ушиб спину. Об этом эпизоде упоминали многие мемуаристы. Ф. А. Оом[1075] писал об этом так: «Затеяли скачку на ипподроме в Царском Селе… Цесаревич упал с лошади и ушиб спину. Но, не чувствуя особенной боли, отказался от всяких мер, тотчас же предложенных доктором Шестовым (тогда уже состоявшем при Его Высочестве, по рекомендации И. В. Енохина). Золотуха, которою страдал Великий Князь, бросилась на ушибленное место, которое сделалось уже с тех пор сосредоточием всех последующих страданий. В этом же году мы были в Либаве, где Его Высочеству были предписаны морские купания. В 1861 г. Цесаревич весною, взяв теплую ванну на ночь, отправился с герцогом Н. М. Лейхтенбергским на охоту в Осиновую рощу. Возвратившись на другой день домой, Цесаревич у Императрицы хотел проделать с Великим Князем Сергеем Александровичем то, что делал ежедневно, т. е., обняв брата, перебросить его через свое плечо, но вдруг почувствовал такую боль в спине, что упал и, встав, не мог выпрямиться. Его снесли в постель, в которой он пролежал почти две недели. Помогло только электричество. И действительно, на этот раз болезнь была не более как прострел (lumbago), но появилась все-таки на больном, ушибленном месте. Этим успешным применением электричества впоследствии были вводимы в заблуждение все пользовавшие Его Высочество медики. Постоянно все они твердили, что болезнь ревматического свойства, но мало было обращаемо внимания именно на то обстоятельство, что ревматизм этот избрал место именно то, которое было ушиблено и сделалось гнездом золотушных отложений».[1076]

Пытались лечить наследника методами врачебной гимнастики. Как свидетельствует М. П. Фредерикс, «каждый день приходил гимнаст и насильно выпрямлял несчастного страдальца, который кричал и плакал от страшных страданий. Тогда говорили его окружающие, что он бабится».[1077]

Болезнь постепенно прогрессировала, и в ноябре 1863 г. помощник воспитателя великого князя Александра Александровича (будущего императора Александра III. – И. З.) Н. П. Литвинов отметил в дневнике в ноябре 1863 г.: «Александр Александрович был у наследника, у которого, кажется, новый нарыв, и он почти не ходит».[1078] О заболевании цесаревича становится достаточно широко известно. По воспоминаниям князя В. П. Мещерского, в 1864 г., после Пасхи, «Цесаревич впервые занемог и должен был остаться в Петербурге. Чем именно он занемог – трудно было сказать, ибо состоявший при нем доктор Шестов сам ограничивался догадкою, что это маленькая простуда. Но когда я вошел в спальню Цесаревича, я увидел его лежащим на кровати. С лицом, совсем белым, как полотно. Я испугался своего впечатления и никак не мог уяснить себе, чтобы маленькая простуда могла отразиться на лице такою страшною переменою. Сам же Цесаревич жаловался только на слабость. И по временам на боли в пояснице. Его лицо приняло какой-то желтоватый оттенок и как-то осунулось, в особенности в нижней его части».[1079]