отцом этнологии. Вступление проливает некоторый свет и на его философию истории. Он – сторонник концепции прогресса, а не идеи регресса, выраженной Гесиодом, что вплоть до XVII в. было более распространенной точкой зрения. Однако его слова, процитированные выше, предполагают возможность повторов в истории человечества. Фукидид не уточняет свое предположение, и потому никто не имеет права сравнивать его взгляды с идеей Платона о повторяемости (или цикличности) и о вечном возвращении. Возможно, Фукидид имел в виду просто следующее: при повторении сходных обстоятельств следует ожидать сходных результатов. К обстоятельствам, которые историк должен учитывать непременно, относятся человеческие страсти, и они не сильно изменяются в зависимости от времени и места. Таким образом, изучение прошлого способно помочь историкам предвидеть последствия человеческих конфликтов, как изучение историй той или иной болезни помогает врачам предсказать вероятное ее течение.

Фукидид распространял бесстрастность и объективность на себя самого: он почти не говорил о своих осуждениях и ссылке, не оправдывался. Что это – презрение или реакция спокойной и гордой совести? Или научная объективность? Может быть, в данном случае все три фактора объединились, но главным образом речь идет о третьем из них.

Где истоки научного кругозора Фукидида? Объективность и беспристрастность, сделавшие возможным такой кругозор, несомненно, у него имелись, однако внешние обстоятельства могли как подхлестнуть, так и замедлить его развитие. Кругозору способствовало его образование. Фукидид учился у Антифона из Рамноса и других софистов. К софистике привыкли относиться с такой неприязнью, что нам, вероятно, трудно понять, насколько полезной была она в V в. до н. э. Во-первых, необходимо помнить, что большинство афинян в силу необходимости придерживались реалистичной концепции правды. Участникам народного собрания приходилось определять сравнительную ценность различных просьб и исков. Как этого добиться? Как выбрать между двумя ораторами, отстаивающими противоположные точки зрения в политическом противостоянии? Редко бывает так, что одна сторона совершенно белая, а другая – черная. Вопросы не настолько просты. Конечно, сторонники той или иной партии слепо голосуют за свою партию. Софисты же, во всяком случае лучшие из них, учили молодых людей избегать предубеждений и прочих предвзятых мнений, презирать ложь и суеверия. Неплохая подготовка для рационального и научного мышления! Софисты, распространявшие учение об относительности правды, не обязательно были циниками или скептиками; благодаря своему политическому опыту они прекрасно сознавали, какие трудности могут вызывать предубеждение и зашоренность мышления. В чисто научных спорах сравнительно просто выбрать правильный путь, но в политике первыми предпосылками к обнаружению истины являются достаточная объективность, терпимость и сочувствие к противнику. Благодаря своей гениальности Фукидид оказался на удивление хорошо подготовленным к тому, чтобы понимать такое учение. Он отличался редкой широтой мышления и объективностью.

Любовь к истине позволяла ему видеть текущую обстановку, беспристрастно записывать и классифицировать свои наблюдения; он обладал способностью видеть вещи такими, какие они есть, однако смотрел на них с точки зрения вечности. В целом Фукидид не считался с нравственностью событий; достаточно было их описывать. Тем не менее он сообщал об упадке и развращенности, которые сопровождали чуму и прочие невзгоды бесконечного конфликта. Эта тема хорошо знакома тем, кто изучает любую войну.

Стиль его столь же честен и суров, сколь и его мысли; он писал серьезно, кратко, точно, ясно и пылко. Он старался по возможности точно излагать подробности, и в целом его повествование кажется взвешенным.

Один композиционный прием Фукидида особенно часто и многословно обсуждается всеми критиками: его привычка (которую он разделял с другими античными историками) включать в свое повествование речи. Послушаем его самого: «Что до речей (как произнесенных перед войной, так и во время ее), то в точности запомнить и воспроизвести их смысл было невозможно – ни тех, которые мне пришлось самому слышать, ни тех, о которых мне передавали другие. Но то, что, по-моему, каждый оратор мог бы сказать самого подходящего по данному вопросу (причем я, насколько возможно ближе, придерживаюсь общего смысла действительно произнесенных речей), это я и заставил их говорить в моей истории»[83].

Разве он выразился недостаточно ясно? Как только поняли, что речи не следует понимать буквально, уже не столь важно, записаны они прямо или косвенно, в кавычках или без них. Само по себе написание речей было условностью, которая никого не обманывала. Это было необходимым или, по крайней мере, оправданным обычаем, потому что древние не могли знать подлинные слова того или иного человека, если не присутствовали при событии и не обладали хорошей памятью; в наши дни подобный обычай отмер, поскольку можно без труда получить буквальные отчеты о тех или иных речах.

Последний вопрос, который может задать думающий читатель: как стало возможным, чтобы афинянин-патриот столь бесстрастно описывал события, приведшие к ужасному поражению его родины? Ответ уже был дан – по крайней мере, отчасти. Фукидид, конечно, был патриотом, он пылко любил афинскую демократию, но, помимо того, он был и ученым. Превыше всего остального он ценил верность истине. Во-вторых, его вера в демократию была настолько глубокой, что он не признавал поражение Афин окончательным. После этого поражения Афины оставались – или могли остаться – тем, чем были прежде: школой Греции, «школой всей Эллады»[84]. Как объяснил Перикл в своей речи в память о павших, главный плод демократии – не продуктивность, а образование. Несмотря на превратности судьбы, Афины продолжали образовывать Грецию и весь западный мир; вера Перикла и Фукидида нашла достаточно оправданий.

Афинская чума (430–429). Через год после начала войны спартанцы вторглись в Аттику, и ее обитатели устремились в Афины. Город оказался переполнен, санитарные условия были плохими. Создалась, можно сказать, благоприятная обстановка для распространения эпидемии. Начавшаяся эпидемия была ужасной. Процитируем отчет Фукидида, первое подробное описание чумы в мировой литературе:

«Тотчас же в начале лета две трети боевых сил пелопоннесцев и союзников, как и в первый раз, совершили вторжение в Аттику во главе с царем лакедемонян Архидамом, сыном Зевксиппа. Разбив лагерь, они начали разорять страну. Враги находились всего лишь несколько дней в Аттике, когда в Афинах появились первые признаки заразной болезни, которая, как говорят, уже раньше вспыхивала во многих местах, особенно на Лемносе и в других местах. Но никогда еще чума не поражала так молниеносно и с такой силой и на памяти людей нигде не уносила столь много человеческих жизней. Действительно, и врачи, впервые лечившие болезнь, не зная ее природы, не могли помочь больным и сами становились первыми жертвами заразы, так как им чаще всего приходилось соприкасаться с больными. Впрочем, против болезни были бессильны также и все другие человеческие средства.