В этом письме от 1945 года Мари-Бланш не упоминает среди дорогих существ свою мать. Тем не менее почти каждый день она встречалась с ней на улице Барбе-де-Жуи. Две женщины так давно уже жили бок о бок, что стали друг для друга этими «автоматами», которых ничего не трогало и которым уже не требовалось общение друг с другом.

Хрупкая, любящая, скорбящая Мари-Бланш, охваченная горем, оставалась как прежде центром всеобщей заботы и внимания.

Жанна уже видела, как будет идти жизнь после нее, и это вселяло в нее уверенность.

В начале 1946 года ей становилось все труднее передвигаться.

Болезни довели ее до такого физического состояния, что Жанна уже редко покидала свою комнату. 5 июля ночь наступила для нее в последний раз. Она была коротка. На рассвете солнечные лучи осветили фасад дома на улице Барбе-де-Жуи. Возведенные более четверти века назад камни дома казались совсем новыми.

В спальне цветы, в стеклянных пресс-папье, заиграли всеми оттенками. Начинался день. В восемь часов утра жизнь Жанны Ланвен оборвалась.

«Для меня рисовала Ланвен»

Театр, который Жанна так любила, приберег для кутюрье странное продолжение. Летом 1946 года Жуве осаждали Кокто, Берар и Мари-Бланш, каждый из которых убеждал его прочесть текст Жана Жене[827]. Кокто открыл этого поэта во время войны, читал его первые произведения в кругу своих друзей[828]. Жене уже три года мечтал работать для театра, написал пьесу под названием «Служанки». Первая версия пьесы оказалась слишком длинной и запутанной. Жуве, почти уже покоренный талантом автора, попросил Жене превратить четыре акта в один. Сокращенный текст снова подвергся изменениям.

Жуве уже сам вносил поправки, именно он придумал определение пьесы – «трагедия доверенных лиц»[829]. Во время репетиций он продолжал вносить рукописные поправки в пьесу[830].

В этой известной пьесе, возможно основанной на реальных событиях, перед зрителем появляются две служанки и их хозяйка. Соланж и Клэр, с одной стороны, и Мадам – с другой.

Служанки, две сестры, переодеваются по очереди в Мадам и разыгрывают между собой отношения хозяйки и служанки.

По ходу пьесы их ненависть к госпоже растет, подталкивая к решению убить ее, но липовый отвар с ядом по ошибке выпивает Клэр.

В этом спектакле костюмы были очень важны: надеть платье со шлейфом для служанки означало полностью преобразиться в Мадам и иметь право сказать другой женщине: «Расправьте шлейф, потаскуха!»[831] Так Клэр говорила Соланж. Сценические ремарки указывали точно, о каком платье грезила Клэр: «Мадам наденет сегодня вечером платье из алого бархата»[832]. Это платье должно было стать новой кожей служанки, ее прикрытием, оно само по себе было еще одним персонажем, не говорившим ни слова. В заметку по поводу хода репетиций входил список костюмов и аксессуаров: «Мадам Лаффон: платье, манто из лисы, шляпка, две пары туфель, сумка/Одежда для игры: платье Мадам из красного бархата, белое платье Мадам с пайетками, дезабилье/комплект платьев и туфель». Последний комплект был нужен для того, чтобы заполнить шкаф-декорацию в спальне Мадам. Совершенно ясно, что костюмы и декорации для этого спектакля были крайне важны.

Для первой постановки декорации создавал Кристиан Берар: спальня, где стояла большая кровать с балдахином в стиле рококо розовых и голубых оттенков, и, как говорилось в программке, «платья мадам Лаффон и Этьеван созданы у Ланвен». Слышала ли Жанна об этой пьесе, успела ли ее прочесть? Возможно. Ее дочь знала пьесу с лета 1946 года.

Участвовала ли она в создании костюмов? Может быть, если Жуве говорил с ней об этом до того, как осенью 1946 года начались репетиции. В любом случае, имя Ланвен встречается не только в программке, но и в тексте самой пьесы, получив снова, через пятнадцать лет после стихов Гитри, место в канве театральной постановки.

В тот момент, когда Мадам, вернувшись из тюрьмы, где она навещала Месье, вздыхает: «А мои платья… – она подходит к шкафу и смотрит на свои наряды. – «Кому они теперь достанутся?

Мне теперь не до элегантности»[833]. Появляется Клэр с липовым отваром. В порыве великодушия Мадам, не обращая внимания на отвар, поворачивается к Клэр и говорит ей: «Все кончено, – она гладит красное бархатное платье. – Мое прекрасное “Очарование”. Самое лучшее. Бедняжка. Ланвен создала его для меня. Специально для меня. Держите! Я отдаю его вам. Я дарю его тебе, Клэр»[834]. Она отдает платье Клэр, которая уже надевала его в начале пьесы, чтобы высмеять хозяйку и подготовиться к убийству. Поражает то, что это платье действительно от Ланвен.

В копиях текста встречаются и другие варианты. Первый такой: «Это Шанель создала его для меня». Во втором варианте видим поправку, сделанную красным цветом: «Это Пату (зачеркнуто) Ланвен создала его для меня». Имена трех кутюрье, следующие друг за другом, хорошо показывают, чем должно было быть это платье. Это красное платье должно было стать воплощением роскоши, и оно, как говорится в тексте, обтягивало бюст, драпируя его бархатом[835]. Оно было длинным, потому что Соланж вынуждена была опускаться на колени, чтобы расправлять складки; с узкой талией, поскольку Соланж помогала сестре застегнуть и расстегнуть его. Это было красное декольтированное платье с застежками на корсете и шлейфом, ниспадавшим до пола. Потом Клэр «надевает маленькое черное платье»[836]. Разве здесь нет связи с «маленьким черным платьем», которое Шанель предлагала иметь всем женщинам, стремящимся к элегантности? Предложил ли это сам Жене или на таком противопоставлении настаивал Жуве? Или это просто случайность? В конце концов, из трех имен осталось одно: ни Шанель, закрывшая свой бутик за восемь лет до этого, ни Пату, утонувший в великолепии «мальчишечьей» моды, не стали модельерами, создавшими в 1947 году костюмы и для персонажей, и для актрис. Это была Ланвен. Фамилия означала уже марку, стиль, бренд. Мадам Ланвен умирала в то время, когда шла постановка этой пьесы, в которой Мадам умерла.