вызывающе спокойной: "Вся эта история кажется мне настолько бессмысленной, что я думаю сосредоточиться на том, чтобы остаться в живых".

Эйлин - ее всегда стоит послушать, когда речь идет о политических убеждениях Оруэлла, - в своей переписке с невесткой наложила на ситуацию знающий лоск. Оруэлл, "который, несмотря ни на что, сохраняет необычайную политическую простоту, хочет услышать то, что он называет голосом народа", - сообщила она. Он верил, что это может остановить войну". Более осмотрительная Эйлин была "уверена, что голос народа только скажет, что он не хочет войны, но, конечно, будет вынужден воевать, если правительство объявит войну". Оруэлл уже поставил свою подпись под обращением к New Leader, в котором говорилось: "Если придет война, мы будем сопротивляться ей". Его ответом на Мюнхен стала статья в "Адельфи" под названием "Политические размышления о кризисе", в которой рассматривалась идея, периодически возникавшая в британской политике 1930-х годов, о создании Народного фронта против национального правительства. Если бы такой альянс был создан, предположил Оруэлл, он бы более или менее открыто выступал за войну против Германии. 'Вопрос, который действительно обсуждался, заключался в том, должны ли левые поддерживать войну, которая означает усиление британского империализма'. Для Сибиллы на вилле Симонт энтузиазм публики по поводу возвращения Чемберлена из Мюнхена был признаком ее пацифизма. Левые обманывали себя, думая, что люди хотят войны.

Между тем, наследие его пребывания в Испании продолжало жить. Постоянно приходили новости о товарищах, которым удалось вернуться домой. Он продолжал рецензировать книги об Испании (в совместной рецензии на "Церковь в Испании 1737-1937" Э. Эллисона Пирса и "Крестовый поход в Испании" Эоина О'Даффи оба автора жаловались на обвинения в про-франковских взглядах) и написал длинную статью "Кесарево сечение в Испании" для "Шоссе", журнала, спонсируемого Рабочей образовательной ассоциацией. Тем не менее, осенью он был по-настоящему заинтересован в том, чтобы продвинуться в работе над "Coming Up for Air". Признав в конце сентября, что семь месяцев вынужденного отдыха могли бы пойти ему на пользу, он, тем не менее, благодарил Бога за то, что "я только что снова начал работать и приступил к работе над своим новым романом". Однако, как бы он ни был рад возможности приступить к работе, он сознавал, что на его плечи ложится груз мировых событий. "Все, что сейчас пишется, омрачается этим жутким ощущением, что мы мчимся к пропасти", - сказал он Коннолли, а затем, по своему обыкновению, произнес с максимальным самоуничижением: "Конечно, мне придется торопиться, поскольку я должен успеть закончить его к весне. Жаль, правда, ведь идея хорошая, хотя я не думаю, что она вам понравится, если вы ее увидите".

Как видно из писем Оруэлла, он тщательно готовился к работе над "Coming Up for Air": был обмен фактами с Джоном Сситсом, соавтором "Controversy", который гостил у него в Престон-Холле и, как и герой романа Джордж Боулинг, работал страховым агентом. Но главным его корреспондентом осенью и зимой 1938-9 гг. был Джек Коммон, который, оставшись во главе уоллингтонского скота, нуждался в регулярных советах и поддержке. Письма к Коммону представляют собой любопытную смесь судьбоносного и глубоко обыденного. Война кажется менее вероятной (29 сентября); "Надеюсь, Мюриэл [коза] ведет себя хорошо. Я все еще не могу вспомнить, как договорились насчет ее корма. Кларки доставляют еду?". Через две недели Оруэлл жалуется, что несколько важных вещей, которые он хотел обсудить, были вытеснены из его головы европейской ситуацией, но все же собирается с силами, чтобы упомянуть о водопроводе в Уоллингтоне ("Кажется, я забыл предупредить вас, чтобы вы не использовали плотную бумагу в туалете. Она иногда засоряет выгребную яму с катастрофическими последствиями"). Еще одно длинное письмо о козах последовало три недели спустя ("К концу зимы, т.е. в январе-феврале, коза должна есть мангольд или что-то вроде репы...").

Вместе с Эйлин он совершил рождественскую поездку в Марракеш в начале декабря, их тур по базарам привлек обычную заинтересованную толпу местных жителей ("После обеда мы начали делать покупки и шли два с половиной часа, окруженные целыми двадцатью мужчинами и мальчиками, все они кричали и многие из них плакали", - сообщила Эйлин жене Коммона Мэри). Но при всем быстром прогрессе в работе над рукописью, над жизнью виллы нависала тень. Оруэлл был нездоров, и в письме к Мэри Коммон отмечается: "Его болезнь была своего рода необходимым этапом на пути к выздоровлению; здесь ему было хуже, чем я когда-либо его видела". Установить, что Эйлин имеет в виду под этими двусмысленными замечаниями, нелегко. Если бы Оруэллу было "хуже", чем она когда-либо видела его в физическом смысле, это означало бы, что он был очень серьезно болен, вплоть до необходимости госпитализации. Имеет ли она в виду подавленность духа (возможно, в значительной степени, ведь в следующем предложении говорится об утомительности жизни в Марокко)? Но Эйлин тоже страдала от боли в челюсти, "сильной невралгии и лихорадки" - симптомы настолько тревожные, что в конце концов она отправилась на такси в больницу Марракеша, чтобы сделать рентген. Ей дали положительный результат, и лихорадка исчезла, но этот инцидент навевает зловещие мысли: возможно, состояние Оруэлла было более серьезным, но на вилле Симон жили, по сути, два инвалида, и картина совместного нездоровья должна была сохраниться до конца их брака.

Через десять дней после поездки за покупками Эйлин написала еще одно из своих длинных, подытоживающих писем Норе Майлз. Это очень характерное выступление: поочередно шутливое и серьезное, полное бытовых деталей (козы прибыли, а куры хорошо несутся) и четких суждений о других людях (о старшей сестре Оруэлла, которая в то время присматривала за Марксом в доме семьи Дейкин в Бристоле: "В глубине души мне не нравится Марджори, которая не честна, но мне всегда приятно видеть ее"), и в то же время остро и тревожно ставящее вопрос о ближайшем здоровье Оруэлла и его долгосрочных перспективах. Очевидно, что первые два месяца в Марокко были нелегкой борьбой, поскольку "без какого-либо фактического кризиса" Оруэлл за несколько недель потерял девять фунтов веса и кашлял день и ночь, "так что до ноября мы не имели тридцати минут отдыха подряд". Сейчас он немного набрал вес и уже не так сильно кашляет, "так что я думаю, что в конце зимы за границей ему будет не намного хуже, чем в начале. Я думаю, что его жизнь сократилась еще на год или два, но все тоталитаристы делают это неважным".

Очевидно, что Эйлин не питала иллюзий относительно того, от чего страдал ее муж.