Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Заголяться, что ли опять пришла? — спросил Ёган спросонья, глядя на неё.
А она только зыркнула на него, да так что тот аж сел на своём ложе.
— Ишь ты, — восхитился Ёган, — сама квёлая да косая, а смотрит змеёй.
Агнес не удостоила его ответа, подошла к кровати, к Волкову и, поклонившись, заговорила:
— Господин, вам постирать ничего не нужно? Могу полы мыть, или заштопать чего. Я всё могу по хозяйству, могу за огородом ходить, могу за скотом.
Солдат смотрел на неё с интересом:
— Да? И какую плату ты хочешь? — спросил он.
— Да вы, небось, знаете какую. — Заявила девочка.
— Небось — знаю, небось — не знаю. Ты говори, чтобы я не гадал. Что в плату хочешь?
— Буду делать все, что по хозяйству нужно, а за это в шар буду смотреть, когда захочу.
Агнес явно волновалась, она мяла свои натруженные ручки.
Волков хотел было сесть на кровати, да сделал это так неудачно, что в ноге дёрнулось какая-то жила, словно иглой ткнули. Его лицо перекосилось от боли.
— Не дозволяйте ей господин в шар пялиться, — сказал Ёган.
— Почему? — пережидая приступ, спросил Волков.
— Она ж и без шара с придурью, а с ним и вообще умом тронется.
Девочка неожиданно повернулась к нему и сквозь зубы, с шипением и злобой тихо произнесла:
— Замолкни, холоп.
— Вот и я об этом, — подтвердил свои слова Ёган, жестом указывая на неё, — одно слово припадочная. — И разъяснил. — Дура же!
— Это я дура? — Взвизгнула Агнес, — Меня наш поп хвалит, я все псалмы наизусть помню. И до тысячи считать умею! И все жития первых святых помню со дня вечери.
— Неужели все псалмы помнишь? — Не поверил монах Ипполит.
— Все сто пятьдесят, — гордо отвечала девочка.
— Монах, спроси у неё что-нибудь, — сказал солдат.
— Читай девяностый. — Предложил монах.
— Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится, — затараторила девочка, — речёт Господи заступник мой, прибежище моё…
— Ладно, — прервал её монах чуть растеряно, — читай двенадцатый.
Агнес, чуть задумалась, подняла глаза, к потолку вспоминая и заговорила:
— Доколе, Господи забудешь ты мя до конца? Доколе отвращаешь лицо свое от мене? Презри и услышь мя, Господи Боже мой, просвяти очи мои, да не когда усну в смерть, не когда речёт враг мой, укрепихся на него…
Монах с изумлением смотрел на неё, Ёган с подозрением, солдат с не пониманием, а она всё читала, пока не дочитала почти до конца:
— Но я на милость твою уповаю, да возрадуется сердце моё о спасении Твоём. Буду петь Господу…
— Хватит, — сказал Волков, — ясно знаешь.
Агнес стояла гордая, с вызовом поглядывала на Ёгана.
— Ну, то самые известный псалмы, — нерешительно произнёс Ипполит.
— Так другие спрашивай, какие хочешь. — Твёрдо сказал девочка.
— Ну, давай тридцать седьмой, — сказал монах.
— Не нужно, — перевал его солдат, всё ещё кривясь от боли, — Ёган прав девочка, умом ты тронешься от этого шара. Ступай в свой трактир.
Но девочка не пошла в трактир, она подошла ещё ближе к солдату положила руку на перину и произнесла:
— Корчит вас от ноги, господин. Хотите боль отгоню?
Не дожидаясь разрешения, она откинула тяжёлую перину одним движением маленькой руки. И сразу нашла место в ноге, откуда расползалась боль. И положив на него свою мозолистую руку, заговорила торопливо, при этом смотря в стену:
— Мясо, что к кости прирастает, криво заросло после раны. Оттого жилу главную теребит. Оттого и боль идёт. Так будет всегда. До смерти. Со временем легче будет, но до конца никогда не отпустит. Хромать будете, пока не помрёте.
— Бредишь? — Спросил солдат с раздражением. — Откуда знаешь?
— В шаре видела.
— Что ты там видела? — Продолжал раздражаться солдат, — Рану мою? Мясо? Жилу?
— Нет, не рану и не жилу, а видела, как стою тут и говорю вам это.
— Значит, врала мне вчера, когда говорила, что обо мне в шаре ничего не видела кроме ведьмы.
— Не врала, не помнила, а сейчас как встала возле вас, так и прошибло меня. Всё что вчера в шаре про это видела то и сказала. И говорю я, а словно не я.
— Гоните её, господин, горя мы с ней хлебнём. Дурная она, — сказал Ёган.
— Слышишь, что он говорит? — Спросил солдат у девочки.
— Боится он, ему и положено, оттого он и холоп, а вы уже про страх и вспоминать не умеете. Оттого вы и людоедов ловите.
— Значит, говоришь, до старости хромать буду? — произнёс Волоков, откидываясь на подушки.
Она стояла, не убирая руку с его ноги, и молчала. И кивала.
— Значит, до старости я доживу?
— Мне то не ведомо господин. — Отвечала девочка.
— Ты ж сама только что говорила, — напомнил монах.
— Да неведомо мне то, — отвечала Агнес, — я сказала то, что в шаре видела и всё.
Пока она это все говорила, боль, на удивление, прошла, нога почти не болела.
— Иди в трактир, — сказал солдат, — я подумаю. Ёган, дай ей крейцер.
Ёган нехотя, но без обычных замечаний достал деньги и дал девочке, та низко поклонилась и даже попыталась поцеловать Волкову руку, он не дал. И она вышла. Только после этого Ёган произнес.
— Вот, вы как хотите, думайте, а я скажу вам, что она ведьма. И, как по мне, она ведьма похлеще старухи будет. Просто она молодая еще.
Солдат посмотрел на монаха, ожидая от того суждения, и тот сказал:
— Страшная она. Псалмы читала, будто кого проклинала.
— Ясно, — сказал Волков.
Может быть, оба они были правы, и Ёган, и монах, да вот только нога у него не болела совсем.
— Ладно, собирайтесь, нам сегодня людей вешать. Ёган, мыться, одежду, завтрак. Монах, пойдешь в трактир — забеги к попу, скажи, что скоро висельников на площадь привезут.
Ёган и монах ушли, а Волков остался лежать в кровати. За окном тихо шуршал дождь, а он думал: «А девчонка и вправду страшная, да и Бог с ней, лишь бы помогла найти мертвеца».
Сколько солдат ни кутался в плащ, но под проливным дождем от воды он не спасал. Одежда быстро промокла, и сначала заныло плечо, а потом и нога. Надо было бы слезть с коня, чтоб ногу не ломило, да слезать было некуда, все площадь была огромной лужей. Зеваки, собравшиеся поглазеть на повешение, терпеливо ждали. Пока привели Соллона, потом притащили несчастного