этого такой, будто он облизал наждачную бумагу. — А потом появился Грей. И там был еще один парень… И Грей просто врезал нашему отцу пару раз. Он не хотел его убивать… кажется. Но отец… он, просто…

Денис приставляет два пальца к своему виску в совершенно однозначном жесте.

— К моей голове, Аня… — Его голос снова затихает до безжизненного тона. — Он бы просто на хуй вынес мне мозги, и сказал, что его «непослушный щенок» никогда от этого не отмоется! Что если… господи боже… если Грей не уйдет — он просто сделает дырку у меня в голове, и это будет его вина!

Я рада, что в гробу отца нет даже костей, потому что я бы точно отрыла их голыми руками и полила бы святой водой, чтобы это чудовище уже точно никогда не встало из могилы.

— Аня, слушай… слушай… Мне надо… я должен, пока еще могу… Грей поднял руки. Сказал, что уходит. Он правда уходил. Я видел, понимаешь? Я видел, как он уходит и подумал, что если я побегу следом… мне будет безопасно рядом… Он был такой большой… И отец боялся его. — Денис просит пить, и когда я наливаю из чайника в стакан, снова осушает его в один присест. — Я вырвался, Аня… Я просто хотел уйти, Аня! От него! Хоть на мусорку, но чтобы он не заставлял меня делать те ужасные вещи!

Я пробую обнять Дениса, и на этот раз он так слаб, что сил у него не хватает даже на раздражительный стон.

— И отец… он просто… знаешь… ну, выстрелил. Я успел спрятаться за Грея.

Крепко жмурюсь, вспоминаю, что точно видела под чернильными контурами татуировок Влада такие следы.

— И тогда Грей бросился на него и… — Денис снова громко щелкает пальцами. — Или он бы всех нас там… ну…

Я прижимаю его голову к своему плечу.

Денис вздрагивает.

И медленно, беззвучно, плачет.

— Я честное слово… Ань… я не хотел! Я просто хотел на свободу! Я бы точно… если бы отец заставил… Ань, Ань, он бы все-равно заставил, понимаешь?!

Понимаю.

Я все понимаю.

Кроме, разве что, одного.

«Что Грей сделает, когда узнает, чья вы на самом деле дочь?»

Денис ненадолго засыпает, как будто облегчив душу находит покой хотя бы на эти несколько минут. Я забираю стакан, иду заваривать новую порцию лимонного чая, помня, что людям с его проблемами нужно постоянное обильное питье и помощь профессионалов. Все, что я могла для него сделать — я сделала.

— Аня, а Денис… — Марина заходит за мной следом, и почему-то становится на носочки. — Он поправится?

Она, конечно, еще ребенок, но все-таки уже тринадцатилетний ребенок, и наверняка догадывается, в чем причина его «болезни». Но озвучивать ее вслух стесняется. Или просто, как все дети, наивно думает, что беда не случиться, пока не проговоришь ее вслух.

— Я… — Смотрю на нее, вспоминаю почти седую голову моего девятнадцатилетнего брата и язык не поворачивается сказать ей то, в чем я сама ни капли не уверена. — Я не знаю. Я надеюсь, что он… сильный…

— Он очень, очень сильный!

Марина бросается ко мне, порывисто обнимает и мы стоим так в полной тишине, пока ее не нарушает приглушенный щелчок выключившегося чайника. Марина быстро заливает воду в заварник, подражая мне, выдавливает туда четверть лимона, и сама идет в гостиную.

Через десять минут приезжают врачи.

Охранник проводит их в дом, я просто здороваюсь и жестом указываю на диван, где лежит заново бьющийся в ознобе Денис. Влад точно рассказал в общих чертах, в чем дело, потому что от меня требуется только пара ответов на формальные вопросы. Ничего другого я все равно не могу — как, где и с кем жил Денис все это время, понятия не имею. И это настолько больно, что хочется рвать на себе волосы и ругать последними словами.

Хорошая сестра, ничего не скажешь.

Накидываю кофту, украдкой выхожу на веранду, чтобы глотнуть пропитанный солью колючий ночной воздух. На толике из ротанга — тяжелая бронзовая пепельница. Кажется, Влад пару раз тут курил.

Горло сдавливает спазмом.

Надо поплакать, но я просто не могу.

Знаю, что станет легче — и все равно не получается.

Воображение все время пытается нарисовать историю со слов Дениса, но получается только безобразный кровавый комикс.

Я все время смотрю на телефон, наивно веря, то Влад перезвонит и, как обычно, скажет что-то вроде: «Не парься, Нимфетаминка, я все решу». Только как он может решить давно свершившееся прошлое? Даже ему не под силу сделать так, чтобы я перестала быть дочерью своего отца.

Глава сорок шестая: Влад

По миру я начал летать сильно после двадцати лет.

Хотя «по миру» для тех моих доходов — это сильно громко сказано. Просто катался туда, куда позволял дотянуться мой скромный доход, из расчета на то, что приходилось экономить каждую копейку, чтобы выполнять капризы моей красавицы-жены. Но примерно тогда же я возненавидел все аэропорты. Потому что даже когда Кузнецова находила время меня встретит (примерно пятьдесят на пятьдесят) делала она это как будто даже не ради меня, а выполняя супружеский долг. Уже когда у нас все катилось к черту — правда, тогда я этого еще не знал — она даже как-то сказала, что все эти встречи — просто никому не нужная формальность, и типа какая вообще разница, встретит она меня просто в зале ожидания, уставшая и часто среди ночи, или дома.

С тех пор меня никто никогда не провожал, и, само собой, не встречал. Дина как-то пробовала залететь резкая как понос, но я ее сразу послал и попросил не устраивать из моей посадки дешевую клоунаду с сотней шариков, на каждом из которых была напечатана моя рожа.

Когда Аня отвезла меня в аэропорт, я чувствовал себя Чарли, который приехал на шоколадную фабрику по золотому билету, которые, конечно, никак не мог к нему попасть, но все равно оказался в руках.

А сегодня, садясь в самолет, я просто сказал себе, что чудеса закончились и собственно, хули бы сожалеть о том, что Чарли приехал на шоколадную фабрику в гости, а не на ПМЖ.

Поэтому, после прохождения паспортного контроля, закинув сумку на плечо, просто пру по лестнице через зал ожидания, особо не смотря по сторонам.

Аня написала вечером — поблагодарила за помощь врачей, сказала, что ее брату поставили несколько капельниц, ему стало немного легче. И потом еще раз: «Спасибо