заглядываю в «Бентли» — Аня сидит там, прилежно сложив руки на коленях, как отличница.

Наклонила голову.

За волосами почти не видно лица, но я же, сука, не слепой и вижу, как ее трясет.

Моя Аня — кровь Алекса.

Дерьмо случается, Грей.

Открываю дверцу, отстегиваю свою Золотую ленточку, прижимаю к себе.

— Не плачь, пожалуйста. У меня сейчас сердце лопнет, Аня.

— Прости, Грей, прости…

Я снова беру ее за затылок, прижимаю к себе. Чуть жестче чем следовало бы. Хочу чтобы просто помолчала немного, дала мне переварить этот… пиздец.

Закуриваю.

Дым просачивается в легкие на на фоне офигенных новостей этого дня он сладкий как сахарная вата.

Я этого ублюдка до сих пор в кошмарных снах вижу. В последнее время все чаще, кстати. Особенно тот сон, когда нас с Кирби, «беглецов из Шоушенка» словили примерно, мать его, сразу. Как вызвонили Алекса посреди ночи, как он приехал, совал пистолет мне в рот и играл в «русскую рулетку», потому что я был «слишком диким». А когда довел меня до того, что я начал умолять просто меня прикончить — закончил и, как ни в чем не бывало, погладил по голове, мол, я слишком ценный экземпляр, чтобы прострелить мне башку. А потом пошел к сидящему в соседней камере Кирби и пиздил его там битых пару часов. И мой единственный друг во всем этом мире так орал, что я, в итоге, начал биться головой об стену, надеясь все-таки сдохнуть.

Твою мать.

Затягиваюсь так сильно, что на секунду немеет во рту.

Я почувствовал себя в безопасности только когда его шея хрустнула у меня в руках. И, клянусь, это был самый приятный звук в мой жизни, потому что именно так для меня звучала свобода.

Я был уверен, что залил свинцом этот ад.

Хуй там плавал — вот он, маячит через дорогу и улыбается своей фирменной звериной улыбочкой. Радуется, что призраку, блядь, я при всем желанию еще раз башку точно не сверну.

— Влад, я не знала. — Аня осторожно, как будто все время боится что я отстранюсь, просовывает руки мне под подмышки, цепляется пальцами в свитер на спине. Сжимает так крепко, что я почти слышу, как трещит натянутая до предела ткань. — Я… не знала…

Даже если бы знала — ей, блядь, сколько лет тогда было?!

Явно не тот возраст, когда можно с ноги вламываться в кабинет папаши-садиста и качать права про его всратую жизнь. Хотя, кажется, моя Золотая ленточка, могла бы. Даже в подгузниках.

Картинка маленькой боевой Ани становится такой реальной, что меня прошибает короткий рваный смех. Ну, типа, этот боевой пупс вполне мог бы с волшебной палкой наперевес накостылять папаше за все его говно. В волшебной реальности, само собой, но и хрен бы с ним.

Я затягиваюсь еще раз, беру лицо Ани в ладони, поднимаю к своему лицу и осторожно, стараясь не задевать ее кожу фильтром, стираю мокрые следы от слез.

— Слушай, Нимфетаминка, у тебя в детстве была волшебная палочка?

— Что? — Она удивленно хлопает глазами. Наверное, думает, что у меня крыша протекла.

— Ну, может, какой-то девчачий жезл как у диснеевской принцесски?

— У меня был посох с единорогом, — после небольшой задумчивости, говорит она.

Да иди ты на хуй, Алекс.

Ты мне этим дерьмом еще раз жизнь не испортишь.

Аня несмело как будто подается вперед, чтобы поцеловать, а потом резко отодвигается.

— Это чё сейчас было, Золотая ленточка? — Придавливаю ее к «Бентли».

— Я не знаю… наверное… — Снова оглушительно громко икает.

Приходится сжать челюсти, чтобы не заржать.

Ну милаха же.

Да пошел ты на хуй, конченый ублюдок!

— Ну-ка давай еще раз, Ань, — наклоняюсь ниже, подставляю щеку.

Ну мало ли, все равно ссыкотно, что она там себе надумала.

— Знаешь что, чудище ты мое заморское? — Она перехватывает мою колючую рожу ладонями, разворачивает и тянет к себе почти носом в нос. — Еще я тебя, блин, в щеку не целовала!

И целует так, что мой язык просто охуевает от этих кульбитов.

Глава сорок седьмая: Аня

— Я так соскучилась по тебе, Грей, — говорю так тихо, что с трудом различаю собственные слова, запутавшиеся где-то в выдохе между нашими губами. — Тебя как будто целую вечность не было. Ночь была ужасно длинная. Уверена, что правительство скрывает от нас странное космическое явление, потому что эта ночь была длиною в тысячу лет.

Закидываю руки ему на плечи, сцепляю в замок и позволяю себе вольность полностью расслабиться. Это так трудно, но абсолютно необходимо.

«Потому что за всю эту длинную ночь успела попрощаться с тобой миллион раз и успела по этому поводу выплакать все слезы», — добавляю про себя, но вслух не произношу ни слова.

Думала, что выплакала. Держалась все утро, когда врачи забирали Дениса в реабилитационный центр, и потом, когда отвезла Марину в школу. Но снова расплакалась по дороге в офис, потому что представила, что после нашего сегодняшнего разговора Влад просто… действительно исчезнет. Не будет кричать, даже ни одного обидного слова не скажет — а просто уйдет.

Я ревела всю дорогу до аэропорта.

Я мысленно выла даже когда вспоминала свои навыки чирлидерши и размахивала дурацким помпоном.

— Ань, ты единственная женщина, которая может выдавать такие словесные конструкции, — Влад посмеивается и качает головой.

— Вот зря ты смеешься, Грей — я в гневе могу начать шпарить староанглийским штилем.

Он выруливает с парковки, встраивает «Бентли» в густой и ужасно медленный поток машин.

На часах уже начало двенадцатого, дома мы будем в лучшем случае через час, но завтра суббота, так что, наверное…

— Марина сегодня осталась у своей одноклассницы с ночевкой, — говорю я.

— Что за одноклассница? — сразу настораживается Влад.

Я рассказываю, что девочку зовут Снежана, что мы с ее мамой пару раз пересекались в школе, пока обе ждали девочек после уроков. Марина всегда умела быстро заводить друзей, а мать этой девочки показалась мне совершенно обычной женщиной, вежливой и внимательной. Прежде чем пригласить Марину на пижамные посиделки по случаю Дня рождения Снежаны, ее мама позвонила мне. В подробностях описала все, что будет происходить, вплоть до часов. Я подумала, что после бессонной ночи и ломки Дениса, Марине пойдет на пользу переключиться на то, что происходит в жизни всех ее сверстниц. Тем более. Что против присутствия охраны мама Снежаны абсолютно не возражала. И даже деликатно не стала спрашивать, с чем связаны такие предосторожности.

— Марина в порядке, я разговаривала с ней