праздник организовывать, и книгу дописывать. Да я понимаю, меня тоже тысячу раз кидали… Короче…

Он закурил, предложил мне. Пошел он.

— Есть мнение, что тебе лучше уехать, — сказал Федор.

— Чье мнение? — уточнил я.

— Понимаешь, у нас тут намечаются определенные мероприятия…

— День города.

— Не, это другое…

— Какие тогда? — спросил я.

— Да какие-какие, организационного порядка… Дератизация, если в двух словах.

Федор подмигнул.

— Все очень напряжены, — пояснил он. — И всякие посторонние инициативы… Нарушают баланс.

— В каком смысле?

— Да в самом простом. Ну, ты же не дурак, должен понимать.

Я пожал плечами.

— Сейчас нужна тишина, — сказал Федор. — Тишина — самое важное… Исторический момент, все дела.

Это точно, исторический.

— А вы бурагозите, — сказал он. — Ты и этот твой Большаков. Он по лесам скачет, а ты по газетам, людей волнуете…

Теперь понятно. Мой визит к главреду Кондырину. Послали Федора, старый друг борозды не испортит.

Федор стал гонять тюнер радио, но ничего, кроме обычного шороха, добыть у него не получилось.

— Пацанов не найти, — сказал Федор негромко. — Тут ничего не поделаешь. Кристинку жаль, но… так получилось, такое бывает. А эта ваша деятельность… она вредит всем, включая вас самих.

— Какая деятельность?

— Да такая деятельность! Вы всех напрягаете…

— Мы хотим помочь, — сказал я.

— Не надо никому помогать! Вы не поможете, вы навредите!

Нервно. Федор опять нервничал и курил.

— Нам не нужна никакая помощь, — подчеркивая каждое слово, произнес Федор. — Нам не нужен никакой звон. Не звоните.

Федор поправил зеркало, обернулся. И я обернулся. Никого. Улица Железнодорожная.

— То есть вы никого искать не собираетесь? — спросил я.

— Уезжай, Витя! — искренне посоветовал Федор. — Чего тут искать?! Родину проведал, на могилке у бабушки побывал, старых друзей встретил — беги себе.

— Ну…

— Если ты вдруг насчет Кристинки, то это мимо, — сказал Федор. — Поезд давно ушел, я же тебе рассказывал…

— До дому подбросишь? — перебил я.

— Подброшу.

Федор развернул машину, и мы поехали в сторону Сорока лет Октября.

— Да и на фига тебе она? Давай я нормальных девчонок подвезу, хоть прямо сейчас… Самых лучших, что есть.

Наверное, я промолчал слишком скептически.

— Не, я понимаю, выбор здесь паршивый, но других у нас нет. Мелкий вонючий городишко, я бы сам сбежал три раза, да не могу, прилип… Как мне здесь надоело, ты не представляешь… Они все приросли к своим табуреткам, а я на цырлах скачу…

А оно мне надо? Копейки платят, а каждая вошь на спину плюет… Не уедешь?

— Посмотрю пока…

— Ну смотри. — Федор выкинул сигарету. — Твое дело, твоя жизнь. Или ты… Ты действительно из-за Кристинки?

Я промолчал.

— Так это ты зря.

Федор вырулил на Кирова, прибавил газу.

— Эх, Витя, если бы знал, ты бы посмеялся…

Улица Кирова не предназначена для быстрой езды, ее ухабы неожиданны и коварны, разогнался — получил арматурину в покрышку или бетонный угол в картер, но Федор казенную машину щадить не собирался.

— Не, если ты хочешь, я могу и Кристинку организовать…

Наткнулись на яму, машину подбросило, из бардачка мне под ноги просыпались блистеры с таблетками, много.

— С этой станцией все с ума посходили, спать не могут… Я сам на таблетках живу…

У дома Снаткиной стоял синий пикап. Федор покривился. Неожиданно, что уж говорить.

— Я слышал, у него яхта третья по длине в мире, — сказал Федор.

— Возможно, — сказал я.

— А прикинь, он сейчас сидит со Снаткиной, чай пьет и о пельменях базарит? — ухмыльнулся Федор.

Я бы особенно не удивился, но пикап моргнул фарами.

— Ладно, Федя, отдыхай пока.

Я выбрался из машины Федора и направился к машине Светлова. Федор не отъезжал, наблюдал, сволочь. Почему в Чагинске вокруг меня почти исключительно сволочи?

Размышляя над этим вопросом, я приблизился к пикапу.

Алексей Степанович Светлов сидел за рулем, пассажирское кресло занимали антикварного вида несессер и сигарный ящик.

— Добрый день, Алексей Степанович, — сказал я.

— Добрый день, Виктор, — сказал Светлов. — Залезайте назад, так удобнее.

Я забрался на заднее сиденье.

— Как ваше здоровье? — поинтересовался Алексей Степанович, не оборачиваясь. — Больше никаких затруднений?

— Излечен чагой.

— Действительно? — удивился Светлов.

— Да.

— Я полагал, это из области фольклора… Она действительно помогает?

— От язвы вроде.

— Как интересно. А это ваш друг?

Светлов кивнул на машину Федора.

— Детства.

Я заметил, что дождевые капли на лобовом стекле не задерживались, словно отскакивали.

— Да… Друзья детства — большая привилегия, с годами… Впрочем, в детстве у меня друзей не было.

— Почему?

— Мать переезжала с места на место часто, так получилось.

Федор уехал.

— Вы, кажется, хотели поговорить? — спросил я.

— Да, что-то вроде этого.

Светлов достал из бардачка прозаический пакет с бутербродами, взял себе один, другой передал мне. Рыбный.

— Муксун, — пояснил Светлов. — Невинное обаяние буржуазии… Друзья детства — это всегда хороший литературный материал. Угощайтесь, Виктор.

Я попробовал бутерброд. Лучше недавнишнего сома. Гораздо.

— В Оби его не осталось, — с печалью сказал Светлов. — Сожрали все стадо, придется зарыблять…

Светлов с удовольствием откусил от бутерброда.

— Мы серьезно относимся к экологии. — Светлов жевал. — Рекультивация, технологии восстановления, глубокая переработка. Но я хотел поговорить немного о другом, хотел с вами обсудить… Например, ваши планы.

Опять за свое.

— Мир литературоцентричен, — объявил Алексей Степанович. — А мой вдвойне, так получилось…

Светлов жевал.

— Литература есть художественно выстроенная система встреч и расставаний, — рассуждал он. — Ну, еще немного идей и рефлексий, беседы в гостиных, но, если честно, населять прозу этим добром — все равно что фаршировать рождественского гуся шахтерскими портянками. Впрочем, на вкус и цвет…

Светлов задумался, выудил из несессера необычную бутылку с витым горлышком; этикетки не было, но я подумал, что внутри коньяк.

— Встречи, расставания, обеды, — сказал Светлов. — В литературе это норма — ужинаем и жонглируем парадоксами.

Светлов открыл бутылку, в ней действительно оказался коньяк, Алексей Степанович разлил его по серебряным стаканчикам.

— Вы как литератор склонны к встречам или к расставаниям?

— Скорее… к расставаниям.

— Я за встречи, — сказал Светлов. — Как ни странно, я оптимист.

— Я тоже оптимист…

— Если вы оптимист, предложите тост, — попросил Светлов. — Но, пожалуйста, непременно литературный!

Светлов передал мне стаканчик.

— Тогда за зарыбление! — сказал я.

— Браво! — сказал Светлов.

Мы звонко стукнулись серебром. Я выпил; как ни странно, бутерброд с муксуном словно подчеркнул вкус коньяка.

Алексей Степанович не торопился, задумчиво смотрел в стаканчик.

— Устали? — поинтересовался я.

— Нет. Я не устаю.

— Почему?

Светлов выпил.

— Работа в радость, — пояснил он. — Цель достижима. Вперед и только вперед. Поэтому и в радость.

— И какая у вас цель? — спросил я.

— Будущее, — ответил Светлов.

Похоже, сегодня Светлов был склонен к философиям.

— Атомные станции? — уточнил