— Прошу тишины, — сказал он. — Следующее произведение живописи, лот под номером 38 в ваших каталогах, принадлежит школе Бронзино. — Он оглядел зал. — У меня есть предложение в сто пятьдесят, — он помедлил секунду, — фунтов за этот лот. Могу ли я запросить сто семьдесят пять фунтов? — Дафни, которая по моим предположениям была подсадной уткой Чарли, подняла руку, и я едва сдержала улыбку. — Сто семьдесят пять фунтов. Будет ли предложено двести? — Симон обвел взглядом присутствующих, но отклика не встретил. — Тогда я отдаю ее за сто семьдесят пять — раз, сто семьдесят пять — два и…

Но, прежде чем Симон успел опустить молоток, в заднем ряду вскочил плотный мужчина с рыжеватыми усами в твидовом пиджаке с желтым галстуком и прокричал:

— Эта картина принадлежит не школе, а самому Бронзино, и она была украдена из церкви Святого Августина под Реймсом во время первой мировой войны.

Одновременно с взорвавшейся тишиной все взоры обратились сначала на вскочившего, а затем на маленькое полотно. Симон стучал молотком, не в силах восстановить тишину. Журналисты принялись яростно строчить в своих блокнотах. В глаза мне бросился Чарли, торопливо переговаривавшийся с Дафни.

Когда шум постепенно затих, внимание вновь сосредоточилось на мужчине, сделавшем это заявление и продолжавшем стоять на прежнем месте.

— Я уверен, что вы ошибаетесь, мистер, — твердо сказал Симон. — Могу вас заверить в том, что эта картина известна галерее уже несколько лет.

— А я заверяю вас, сэр, — ответил мужчина, — в том, что это оригинал, и, хотя я не обвиняю предыдущего владельца в воровстве, тем не менее могу доказать, что она была украдена. — Некоторые из присутствующих тут же стали заглядывать в свои каталоги, чтобы узнать фамилию последнего владельца картины. «Из частной коллекции сэра Чарлза Трумпера», — крупным шрифтом указывалось в самом начале страницы.

Гвалт, иначе нельзя было назвать то, что происходило в зале, стал еще сильней, но мужчина тем не менее продолжал стоять. Я подалась вперед и дернула Симона за штанину. Когда он наклонился ко мне, я прошептала ему на ухо свое решение. После нескольких ударов молотка в зале наконец начала воцаряться тишина. Чарли сидел белый как полотно. Дафни была совершенно спокойна и держала его за руку. Считая, что всему этому должно существовать простое объяснение, я ничего, кроме любопытства, не испытывала. Восстановив порядок, Симон объявил:

— Мне рекомендовано снять этот лот до выяснения обстоятельств. Лот под номером 39, — быстро добавил он, видя, что человек в твидовом пиджаке поспешно покидает зал в сопровождении кучки журналистов.

Ни одна из двадцати одной оставшейся картины не получила своей отправной цены, и, когда молоток Симона опустился в последний раз, я, несмотря на то что мы побили все рекорды по итальянским распродажам, очень хорошо представляла, какой будет реакция прессы в завтрашних газетах. Взглянув на Чарли, отчаянно старавшегося выглядеть спокойным, я инстинктивно перевела взгляд туда, где сидел мужчина в твидовом пиджаке. Люди начинали покидать зал, направляясь к выходу, и впервые за все время мне удалось разглядеть, что сразу за этим креслом сидела пожилая дама, опираясь обеими руками на зонтик и уставившись прямо на меня.

Убедившись, что перехватила мой взгляд, миссис Трентам медленно встала и с безмятежным видом поплыла на выход.

Следующим утром пресса неистовствовала по нашему поводу. И несмотря на то что мы с Чарли не делали никаких заявлений, наша фотография красовалась на первых полосах всех газет, кроме «Таймс», рядом с маленькой картиной «Дева Мария с младенцем». О Каналетто почти не вспоминали и уж конечно не помещали изображения этого полотна.

Человек, выступивший с обвинением, бесследно исчез, и вся история могла бы на этом закончиться, если бы монсеньор Пьер Гуишот, епископ Реймский, не согласился дать интервью Фредди Баркеру, коммерческому корреспонденту «Дейли телеграф», раскопавшему, что Гуишот был священником в той церкви, где когда-то висела картина. Епископ подтвердил Баркеру, что картина действительно таинственным образом исчезла во время первой мировой войны, и, что более важно, он сообщил о краже в Лигу наций, ответственную за воплощение в жизнь Женевской конвенции, требовавшей возвращения украденных произведений искусства их законным владельцам после прекращения военных действий. Далее епископ заявлял, что он, конечно же, узнает картину, если когда-нибудь увидит ее вновь. Колорит, манера письма, безмятежность лица девы — вся эта гениальная композиция Бронзино останется в его памяти до последнего дня жизни. Баркер старательно приводил в статье каждое сказанное им слово.

Корреспондент «Телеграф» позвонил мне в кабинет за день до появления интервью и сообщил, что газета за свой счет намерена пригласить выдающегося священнослужителя в Лондон, чтобы тот своими глазами посмотрел на картину и развеял всякие сомнения относительно ее происхождения. Паши юридические консультанты предупредили нас о том, что было бы неразумно с нашей стороны не позволить епископу взглянуть на картину. Отказ в этом был бы равносилен признанию того, что мы что-то скрываем. Чарли согласился без всяких колебаний, сказав лишь: «Пусть епископ посмотрит картину. Я уверен, что Томми не уносил из церкви ничего, кроме каски германского офицера».

На следующий день Тим Ньюман, с которым мы уединились в его кабинете, предупредил нас, что если епископ Реймский опознает в картине оригинал Бронзино, то преобразование компании Трумперов в акционерное общество задержится по меньшей мере на год, тогда как аукцион может вообще никогда не оправиться после такого скандала.

В следующий четверг епископ Реймский прилетел в Лондон. В аэропорту его встречала куча фотокорреспондентов, чьи лампы-вспышки не прекращали свою работу до тех пор, пока монсеньор не отбыл в Вестминстер, где он должен был остановиться в качестве гостя архиепископа.

Епископ согласился посетить галерею в четыре часа того же дня, и любому, кто был в этот день на Челси-террас, могло показаться, что здесь намерен появиться сам Фрэнк Синатра. Большие толпы людей собирались на обочинах и терпеливо ждали прибытия священника.

Я встретила епископа на входе в галерею и представила его Чарли, который смиренно склонил голову и поцеловал сановное кольцо. Мне показалось, что епископ несколько удивился тому, что Чарли оказался католиком. Я нервно улыбнулась нашему посетителю, лицо которого имело непроходящий красный оттенок, появляющийся от неумеренного потребления вина. Он проплыл по коридору в своей длинной сутане вслед за Кэти в мой кабинет, где его ждала картина. Баркер, репортер из «Телеграф», представляясь Симону, смотрел на него так, как будто имел дело с подпольным дельцом, и, когда тот попытался завести с ним беседу, даже не удостоил его своим вниманием.

Епископ прошел в мой маленький кабинет и взял предложенную ему чашку кофе. К этому времени картина уже стояла на подставке и была по настоянию Чарли вставлена в свою старую черную рамку. Мы молча сидели вокруг стола, пока епископ рассматривал картину.

— Вы позволите? — спросил он, протягивая рули.