В коридоре возле палаты Марии я, Дина, отец Глеб и Костамо.

– И что? – говорю я. – И куда они пойдут? Тем более что никто из них не ходит. Где им спрятаться?..

– Да хоть у меня дома, – гудит Костамо.

– Или у меня, – говорит священник. – Мой дом – в двух кварталах отсюда.

– Вот! – Яков Романович рубит воздух ладонью. – Ты же видишь, она еще не в себе. А времени нет. За нами придут уже сегодня. И за ней – в первую очередь. Ты сама говорила: нельзя ей попадать к ним в лапы! Вот и растолкуй ей, верни ее к реальности! Сына отберут, а саму упрячут куда-нибудь… Да она лучше нас должна знать, что они с ней сделают.

– Думаете, она не понимала, чем рискует, когда шла сюда?

– Ника, тогда было одно, а теперь другое, – встревает Дина. – Тогда нас никто штурмовать не собирался.

– Я согласен, – говорит отец Глеб. – Все идет по худшему сценарию. Ясно, что нам всем несдобровать. Но Мария – в гораздо большей опасности!

Какое-то время я молчу… Наверное, они правы. Если Мария не может сама оценить ситуацию, надо ей помочь. И дать выбор – ей и Алеше…

Полчаса назад, когда она очнулась, я стала говорить с ней, старалась напомнить, где она, и как здесь оказалась, и что вообще происходит. В ответ она неуверенно кивала, но, кажется, так и не смогла прийти в себя. Для нее было важно одно – все ли в порядке с сыном. И когда она увидела Алешу и поняла, что их кровати будут рядом, сразу успокоилась, заулыбалась – благодарно и беспомощно.

Потом попросила посадить ее в кровати, пустым взглядом смотрела на меня, на Дину, на Костамо и совсем не была похожа на себя прежнюю – какой она появилась в хосписе, и уж тем более на ту, которая мелькала в теленовостях. То и дело она смущенно оглядывала себя – кажется, стеснялась больничной рубахи, в которую мы с Диной ее обрядили. А что нам было делать? Костюмчик от Диора не очень-то подходил для лежания в коме!.. В конце концов, Мария попросила укрыть ее до шеи и все пыталась натянуть одеяло еще выше, но руки не слушались, и край одеяла выскальзывал из пальцев… Я смотрела на нее чуть не плача. Меня душили жалость и гнев. Как ужасно, что я не могла быть рядом и помочь ей справиться с Алешиной болью… И теперь я со страхом думаю – что может ждать ее в таком состоянии!.. Ее и Алешу…

– Позвольте мне поговорить с ней. – Священник смотрит в сторону, словно извиняется за то, что оттесняет меня от Марии. – А Ника отвлечет Алешу. Лучше ему пока не знать, насколько все опасно…

Алешу не придется отвлекать – он уснул. Его кровать стоит рядом с кроватью Марии. Даже во сне Алеша не отпускает ее руку. Мария все так же полусидит, опираясь на подушки, с нежностью смотрит на Алешу. Потом поднимает глаза на меня и на отца Глеба. В волнении пытаюсь понять – насколько осмыслен ее взгляд.

Священник садится на табурет.

– Мария Акимовна, – робко начинает он. – Вы меня помните? Я Глеб. Служу… Точнее – служил в здешней церкви.

Мария смотрит на него все с тем же непонятным выражением.

– Да, я помню, – неуверенно говорит она. – Кажется, вы помогли мне найти Альку, я не знала, где он…

Мы со священником озадаченно переглядываемся – насколько разумным можно считать такой ответ?

Подхожу ближе, сажусь на кровать в ногах Марии.

– Мария, ты помнишь – мы в хосписе. Здесь – больные дети, такие же, как твой Алька. Теперь нас хотят выгнать отсюда, и дети останутся без помощи…

– Я не хотела этого, – с горечью говорит Мария.

– Конечно, не хотела. Ты делала все, чтобы этого не случилось…

С досадой ловлю себя на том, что увещеваю Марию как полоумную.

– Двадцатого марта, – вдруг говорит она.

– Что – двадцатого марта? – не понимает отец Глеб.

– Все могло решиться двадцатого марта… Мое выступление… Они все отменили. Стали обсуждать кризис, еще что-то… – Мария смотрит в сторону, напряженно морщит лоб. – Самое обидное… Вся эта бюрократия – просто бутафория. Никакой возможности что-то решить, изменить… И осталось единственное, что я еще могу, – быть просто матерью, которая защищает сына… Просто голыми руками…

Мария печально смотрит на нас. И эта печаль явно осмысленная.

– Мария Акимовна, – осторожно говорит священник. – Последние дни вы были… – Он тактично подбирает слова. – Последние дни вы не имели возможности следить за тем, что происходит. Наше положение ухудшилось. Хоспис – в полицейской блокаде. В прессе про нас лгут, что мы бандиты, экстремисты, взявшие детей в заложники. Значит, церемониться с нами не станут. Сегодня ночью полиция, возможно, ворвется сюда. Арестует тех, кого считает зачинщиками. Как поступят с детьми – вообще непонятно. Видимо, как-то развезут по домам, не бросят же на улице…

– А телефоны? – задумчиво говорит Мария, заставляя нас снова напрячься.

– Что – телефоны? – переспрашивает священник.

– Телефоны все еще не работают? – Голос у Марии слабый, почти шепчущий.

– Нет, – говорю я. – Всё заблокировали. Даже электричество отрубили.

– Мария Акимовна, вы ведь понимаете, насколько вам опасно оставаться здесь? – Отец Глеб наконец решается перейти к сути дела: – Понимаете, чем это чревато для вас и для Алеши?..

Мария смотрит на него, словно ждет продолжения.

– И что же делать? – наконец спрашивает она. – Вы же сказали, что хоспис в блокаде…

– Мы сможем вывести вас, – говорит отец Глеб. – Есть подземная галерея. Полиция о ней не знает. Она ведет за пределы оцепления.

– Подземный ход? – переспрашивает Мария.

– Да, верно, – кивает священник.

– Посмотрите на меня и на Алешу, – качает головой Мария. – Какие из нас беглецы?

– Да-да, я понимаю. Но все можно устроить. – Отец Глеб начинает говорить более энергично: – Среди родителей есть мужчины, они помогут. Я снимаю квартиру недалеко отсюда. Первое время можете оставаться там. Свяжетесь оттуда с вашими друзьями, с теми, кто сможет позаботиться о вас…

– Погодите, – перебивает его Мария. – Сколько здесь семей?

– Девятнадцать, – говорю я. – Нет… Сегодня уже восемнадцать…

– Это вместе со мной и с Алешей? – спрашивает Мария.

– Да.

– И все – в опасности? – Мария внимательно смотрит на священника.

– Это верно, – говорит он. – Но ведь вы… Ведь у вас – особый случай…

– Какой особый случай? О чем вы? – тихо спрашивает Мария.

– Вас наверняка задержат, арестуют, разлучат с Алешей…

– Да, скорее всего, так и будет. Но разве здесь не найдется никого, кто бы о нем позаботился?

– Дина, – говорю я. – Дина Маратовна сможет позаботиться об Алеше. Не думаю, что они загребут всех женщин. Просто потому, что не захотят сами с детьми возиться. А про Дину они, скорее всего, не знают – мамаша она или сотрудница хосписа.