от студии мистера Холлиса. Приемный конус был на месте, и просто для того, чтобы убедиться, что все в рабочем состоянии, я привел в движение часовой механизм, который управляет им – я должен сказать, что экспериментирую на новом собственном восковом цилиндре с часовым механизмом. Примерно через минуту после этого я с удивлением услышал звук голосов, исходящих из конуса. Тут я вспомнил, что в спешке отъезда забыл выключить привод механизма, и что, следовательно, слова, которые я слушал, должны были быть произнесены в пределах слышимости фонографа после моего отъезда. Я, конечно, слышал о трагедии, разыгравшейся в студии мистера Холлиса в день моего отъезда, но прошло около минуты, прежде чем я начал связывать звуки, издаваемые аппаратом, с этим событием. Вскоре, однако, я убедился, что это действительно так. Я слушал все, что говорил фонограф, а когда он закончил, я повернул аппарат обратно и прослушал все заново, чтобы убедиться в этом. Я принес прибор с собой, чтобы он мог говорить сам за себя. Фонограф – это Джордж Вашингтон науки – он не может сказать ложь".

– Затем мистер Реймонд открыл коробку и достал прибор, но адвокаты уже через мгновение были на ногах, настаивая на недопустимости этого доказательства. Такое чудовищное и неслыханное новшество, по их словам, никогда ранее не предлагалось. Однако судья оказался человеком не только здравомыслящим, но и ученым, и постановил, что показания фонографа должны быть заслушаны присяжными без ущерба для дела. Если присяжные сочтут, что то, что они услышали через этот безошибочный звукозаписывающий аппарат, имеет реальное значение для дела, и если тому есть неопровержимые доказательства, то пусть они придадут этому вес, на который имеют право. Если нет, то дело будет рассматриваться на основании уже имеющихся доказательств.

– Прибор был установлен на столе перед ложей присяжных, и мистер Реймонд привел его в движение. Металлический конус, который собирает и издает звук в зависимости от того, для чего используется прибор – для записи или воспроизведения, был установлен на место, и судья, адвокат и присяжные приблизились, чтобы услышать, что будет происходить. Мистер Холлис, миссис Морган, другие свидетели и я собрались вокруг из интереса и любопытства. Это была странная сцена в суде. Вскоре из конуса раздался несколько приглушенный голос, как если бы его услышали через дверь, но достаточно отчетливый, чтобы можно было различить каждое слово.

"Ну, дядя, как поживаешь сегодня утром?" – сказал голос, который мы в зале суда сразу же определили как голос Хью Латрейля, заключенного.

"Вы снова здесь, я вижу", – ответил грубый голос, и я услышал, как один присяжный шепнул другому: "Это говорит старина Латрейль, ей-богу!".

"Хорошо, сэр, идите своей дорогой", – продолжал тот же голос. – "Я умываю руки от вас и вашего дела отныне и навсегда".

"А я, сэр," – сказал голос Хью, – "заявляю, что не потерплю, чтобы мне диктовали больше ни вы, ни кто-либо другой. Это просто невыносимо, и я этого не вынесу".

"Ты никогда не должен ждать от меня ни одного доллара," – сказал другой голос, – "ни сейчас, ни в будущем. Ты не тронешь ни цента из моей собственности".

"Деньги – не единственная вещь в жизни," – продолжал инструмент голосом Хью, – "вы можете пожалеть о своем поступке, когда будет уже слишком поздно".

– Затем наступила пауза, длившаяся около минуты, во время которой восковой цилиндр с записью продолжал вращаться, но не издавал никаких звуков. Присяжные и другие слушатели были заметно поражены сходством того, что они только что услышали, с показаниями Уэллса, производителя рубашек, а также точным воспроизведением голосов Хью и его дяди, со всеми их особенностями акцента и тона. Большинство из них никогда раньше не видели фонографа, даже не слышали о нем, и смотрели с чувством, сродни благоговению.

"Прощай, дядя," – внезапно раздался из аппарата голос Хью, – "ты меня больше не увидишь в течение некоторого времени".

– Затем последовал шум, похожий на хлопанье двери, так как фонограф воспроизводит любой звук, простой или составной, издаваемый на расстоянии слышимости от его приемного раструба.

– Затем последовала еще одна пауза примерно на пару минут, во время которой мистер Реймонд объяснил присяжным, что этот прибор также является безошибочным регистратором времени.

"Что! Ты здесь, Эмма!", – внезапно раздалось из конуса. Это был голос старого Латрейля, говорившего испуганным и взволнованном тоне.

"Да, я здесь", – ответил женский голос в жесткой, металлической интонации. – "Я получила ваше письмо, в котором говорилось, что мои тратты были остановлены. Я обнаружила, что так оно и есть. Почему вы это сделали?"

"Я вам уже все объяснил", – ответил голос Латрейля в более высоким тоном. "У меня есть достоверная информация о вашей новой связи и я отказываюсь содержать вас дальше".

"Вы действительно это имеете в виду? Будьте осторожны!" – продолжал женский голос тем же холодным, жестким тоном.

– Тем временем все взгляды машинально обратились к миссис Морган, которая находилась в толпе, окружавшей аппарат. Именно голос этой женщины, слово за словом, звучал из фонографа, и было очевидно, что все узнали его, как и я сам. Ее лицо стало белым, как простыня, губы поджаты, и она держалась за перила ложи присяжных в качестве опоры.

"Мое решение бесповоротно," – продолжал голос Латрейля, – "если вы посмеете мне досаждать, я…"

Голос сделал паузу.

"Вы будете…", – угрожающе повторил женский голос.

"Использую мои знания о деле Стэнли. Это будет пожизненная тюрьма, если не виселица".

"Будь ты проклят!" – произнес женский голос тоном, от которого кровь стыла в жилах.

– За этим последовал сдавленный стон и звук, как будто тяжелое тело упало на пол.

– В то же время пронзительный крик пронесся по залу суда. Миссис Морган подняла руки вверх и тяжело упала вперед. Воцарилось крайнее замешательство, и суд объявил перерыв до следующего утра.

– Тем временем судья советовался со своими коллегами по судейскому корпусу о допустимости использования фонографа в качестве свидетеля. В конце концов, миссис Морган во всем призналась. Судя по всему, в тот насыщенный событиями день она поднялась по лестнице, чтобы сделать маникюр, и, случайно увидев мистера Латрейля в дверях студии, когда Хью выходил из нее, вошла, чтобы упрекнуть его в том, что он оставил её без содержания. Доведенная до отчаяния его поведением, она в порыве мгновенного безумия заколола его кинжалом Хью, который лежал обнаженным прямо под рукой. Затем, спрятав оружие, она спустилась по лестнице, а сразу после этого поднялась на лифте вместе с мистером Холлисом, и, создав впечатление, что обнаружила тело, тем самым отвлекла подозрения от себя. Дальнейшее расследование показало, что она была любовницей Латрейля.